Все ли замечают это изумительное «пока»! Пока горим — надо посвятить отчизне «души прекрасные порывы». Пока… А то вдруг после гореть не будем и не посвятим?
Пушкин через шесть лет сочинит новое послание Чаадаеву:
То, прежнее, «пока горим» минуло, но перешло в иное высокое чувство: а не было бы того «молодого восторга», не пришли бы теперь «умиленное вдохновенье», «священная дружба». Кстати, второе послание к Чаадаеву начинается словами «К чему холодные сомненья?». Пушкин имел в виду точку зрения Ивана Матвеевича Муравьева на древнюю историю Крыма… Не угадал ли снова поэт разницу «холодных сомнений» отца и «горячих» («пока… горим») — у детей?
Большой альбом, обтянутый черным сафьяном, с золотыми застежками и золотым обрезом появился в ту пору в Тригорском: подарок Прасковье Александровне Осиповой от родственника Сергея Муравьева-Апостола.
Согласно поверью, — тому, кто открывал своей записью подобный альбом, угрожала насильственная смерть. Поэтому начала хозяйка дома, будущая добрая приятельница Пушкина: «Так как я ничего не боюсь, и менее всего смерти, то и начинаю мой альбом».
Вслед за нею вписал несколько французских строк Сергей Муравьев-Апостол: «Я тем более не боюсь смерти, но и не желаю ее… Когда она явится, то найдет меня совершенно готовым, и только тогда память о Вас, любезная кузина, оставит мое сердце, если только не последует за мною на тот свет (за что я уж не могу поручиться).
Ваш кузен Сергей Муравьев-Апостол.
1816. 12 мая, Петербург».
А на следующих листах тригорского альбома несколько стихотворений, вписанных пушкинской рукой: «Редеет облаков летучая гряда…»; то самое послание Чаадаеву, о котором только что говорилось.
Еще Пушкин — «Быть может, уж недолго мне…», «Цветы осенние милей…», меж пушкинскими строками — Дельвиг:
Так встретились в одном альбоме примечательные современники.
В рисунках, набросанных пушкинским пером, угадывается лицо Сергея Муравьева. Они встречались, может быть, не раз — у «беспокойного Никиты», в компании других родственников и друзей, например Лунина. Там были люди, к которым шли эпитеты — дерзкий, вдохновенный, мятежный, но только не холодный.
Сложнейшие перемены в душе и мыслях Пушкина происходят в странствиях, начавшихся после изгнания из столицы в мае 1820 года.
Через пять месяцев командир роты Семеновского полка Сергей Муравьев-Апостол отправляется вослед, и тень Демокрита, вызванная Иваном Матвеевичем, ждет еще одного последователя…
Желчный, наблюдательный мемуарист Филипп Вигель осенью 1820 года встречает на Гороховой улице Сергея Муравьева с каким-то однополчанином:
«Что с вами? — спросил я. — Мне кажется, вы нездоровы?
— Нет, я здоров, только не весел, — радоваться почему.
— Потерпите, — сказал я, — надейтесь.
Грустно взглянул он на меня, промолвив: „Жить в надежде, умереть в дерьме“; поклонился и пошел дальше».
Любимый Семеновский полк был отдан в начале 1820 года аракчеевцу Федору Шварцу, которому объяснили, что офицеры не применяют здесь телесные наказания. Шварц также не применял их первые месяцы. А вскоре…
«Недовольный учением, обращал одну шеренгу лицом к другой и заставлял солдат плевать в лицо друг другу: утроил учение…»
Затем, поняв, что семеновцы перешли на новый режим, полковой командир ввел и телесные наказания, «прославившись в армии погостом своего имени».
Матвею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, находившемуся на службе в Полтаве, было очень интересно и важно, что происходит в родном Семеновском. Сергей написал большое письмо, оно сохранилось в бумагах Матвея, попало к следователю, после приговора было передано родне, и тут-то Бибиков, муж сестры Екатерины, «в припадке непонятного страха» (выражение его родственников) уничтожил переписку братьев… Матвей Иванович «с ужасным сожалением вспоминал о погибших тут письмах брата»…
Первая гренадерская рота полка приносит жалобу на командира, роту отправляют в крепость, солдаты ищут Шварца, тот прячется в навозную кучу. Одиннадцать других рот, в том числе рота Сергея Муравьева, выходят из казарм: «Отдайте нам стариков или посадите вместе с ними». Известие быстро распространяется за сотни и тысячи верст. Капнисту доставляют записочку из Хомутца: «Меж тем как Вы, дорогой сосед мой, любите меня и Сережу моего, то я уверен порадуетесь со мною вместе о том, что получил о нем. Я посылаю Вам копию письма Мейендорфа к мадемуазель Малфузовой» (очень близкой к семье Муравьевых).