Рапорт Майбороды начинался так:
«Ваше Императорское Величество, Всемилостивейший Государь!
Слишком уже год, как заметил я в полковом моем командире полковнике Пестеле наклонность к нарушению всеобщего спокойствия».
После 25 ноября было мудрено понять, кто именно — всемилостивейший государь: на почтовых станциях, случалось, в одно время фельдъегеря съезжались с подорожными — одна еще от имени императора Александра, другая — от Константина, третья — от Николая…
Майборода представил список из 45 имен.
Номером 10 шел «Матвей Муравьев-Апостол, отставной. Слышал о нем от Лорера».
Номер 25 — «подполковник Сергей Муравьев-Апостол… Слышал от Лорера и Пестеля».
Номер 45 — «прапорщик Бестужев-Рюмин. Слышал от Пестеля».
Специальный следователь генерал-адъютант Чернышев, присланный во 2-ю армию, рапортует:
«Но как лица, оговариваемые Майбородою в дерзновенном сообщничестве, находятся в разных местах государства и под разными управлениями, мы признали за лучшее, до воспоследования высочайшего повеления, ограничиться тем, чтобы:
Взять от полковника Пестеля подробные объяснения.
Капитана Майбороду оставить под арестом, единственно для отклонения подозрений со стороны участвующих в обществе.
За всеми лицами, оговариваемыми Майбородою и принадлежащими к 2-й армии, особенно же за майором Лорером, полковником Леманом и капитаном Фохтом, учредить секретный, но бдительнейший надзор…»
Под ударом Пестель, декабристы 2-й армии, находящиеся в Тульчине и окрестных городках, местечках. Васильков же, где располагаются части 1-й армии, пока в тени; за Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым даже не велят учредить надзор, Майборода только слышал, но не видел…
Меж тем член Тайного общества легкомысленный прапорщик Федор Вадковский 3 ноября вручает унтер-офицеру Шервуду письмо для передачи Пестелю:
«Дорогой и уважаемый друг!
Сергей, брат Матвея, которого я осведомил о мерах недоверия, принятых по отношению ко мне правительством, должен был сообщить вам, что за мной ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодежь, — и обо всем доносили раз в месяц… В нескольких случаях и при приеме членов я действовал инстинктивно и совершенно незаконно. Шервуда, например, я принял в степень боярина, не имея на это никакого права; простите меня, глубокоуважаемый друг, за эти отклонения. Вообразите себе человека, полного огня и усердия, как я, который в течение полугода находится в невозможности оказать малейшую услугу нашей семье и не имеющего даже соседа, способного его понять, с которым он мог бы рискнуть поделиться своими чувствами».
Кроме «Сергея, брата Матвея», в письме упомянуто еще несколько членов Общества и рассуждается о близком перевороте.
«Боярин» Шервуд быстро доставляет текст в Таганрог, и начальник Главного штаба Дибич срочно отправляет донесение в столицу.
Вся диспозиция событий основана на максимальных скоростях, с которыми двигались люди того века: всадник, тройки — не более 20 километров в час. Нет никаких более быстрых средств связи (кроме светового телеграфа, употреблявшегося в редких случаях). Донос Шервуда отправлен из Таганрога 10 декабря, в столицу приходит 17-го… Скачут и скачут на предельных скоростях — 20 километров в час — фельдъегеря, генералы, офицеры, чиновники.
Один из главных заговорщиков, полковник Трубецкой, забегает 12 декабря в дом Муравьевых-Апостолов, чтобы узнать у них новости насчет междуцарствия. В этом доме, кажется, не сильно волнуются: «У сенатора Муравьева-Апостола нашел посторонних человека три-четыре, из коих г-н Плещеев читал французскую комедию; к концу чтения приехал полковник Бибиков с женою».
Только по окончании чтения заговорили о последних событиях. Пожилой сенатор и его зять Бибиков слышали, что прибыл наконец курьер с окончательным и бесповоротным отречением Константина. Все суета сует. Для философического настроения и спокойствия, необходимых каждому порядочному человеку, нет лучшего занятия, как в самые беспокойные дни сочинять греческую элегию или наслаждаться французской комедией.
Конечно, нам было бы очень важно и интересно понять Ивана Матвеевича в эти дни, угадать его безразличие или скрытое волнение по поводу горячих сыновей, возможной перемены власти, мятежных замыслов… Однако Иван Матвеевич мало говорит — больше слушает. Трубецкой же зашел к сенатору, кажется, не только с вопросами, но и с рассказами.
По мнению заговорщиков, «все предвещало скорую развязку разыгрываемой драмы». И декабря на многолюдном совещании у Рылеева было решено, в случае отречения Константина, не присягать Николаю, поднять гвардейские полки и привести их на Сенатскую площадь.
В случае успеха «Сенат должен был назначить временными правителями членов Государственного совета: Сперанского, Мордвинова и сенатора И. М. Муравьева-Апостола. При временном правительстве должен был находиться один избранный член тайного общества и безослабно следить за всеми действиями правительства» — так записал позже Иван Якушкин со слов участников событий.
Вечером 13-го они — в последний раз на квартире Рылеева. В это самое время Государственный совет в Большом покое Зимнего дворца снова присягает, теперь императору Николаю. В числе присягающих — сенаторы Мордвинов, Сперанский, которые, несомненно, имели какие-то тайные сведения. Сенат и Синод соберутся для присяги на следующее утро, о чем извещен и сенатор Иван Муравьев-Апостол.
«Одержите сначала верх, тогда все будут на вашей стороне», — сказал будто бы Сперанский декабристу Корниловичу.
В тот же день, 13 декабря, на юге арестован Пестель.
«Генерал-адъютантов Чернышева и Киселева
Рапорт
Прибыв (в местечко Липцы) мы тот час окружили дом полковника Пестеля секретным надзором так, что из оного никто не мог ничего вынести, и коль скоро явился капитан Майборода, по отобрании от него словесных изъяснений, приступили к строжайшему осмотру для отыскания бумаг, касающихся до цели и плана тайного общества. Первое место, указанное Майбородой, был большой шкаф. По раскрытии оного найдены (кроме многих бумаг) те два зеленые портфеля, в которых Пестель по словам Майбороды всегда хранил тайные свои бумаги. Но сии портфели были пустые и покрытые густою пылью, при внимательном обозрении коей мы удостоверились, что оные в таком положении оставались не малое время без всякого употребления. Пересматривая с тем же вниманием все бумаги, в том шкафе находившиеся, мы не нашли в них ничего, до изыскиваемого предмета относящегося… Потом, следуя указаниям Майбороды, произведен был столь же строгий осмотр не только во всех других шкафах, столиках и прочей мебели, и вообще в комнатах и на чердаке дома, занимаемого Пестелем, но и в полковом цейхаузе, где хранятся вьюки и другие вещи его, в бане, в погребах и прочих надворных строениях; но нигде ничего подозрительного не оказалось… При сем неудачном следствии обыска обманутый в надежде своей капитан Майборода приписывал оное тому, что полковник Пестель содержал себя в большой осторожности…»
Петербург, 14 декабря. Николай I посылает флигель-адъютанта полковника Бибикова к Морскому Гвардейскому экипажу, но моряки уже шли «бунтовать».
«На площади народ волновался и был в каком-то ожесточении. Завидя флигель-адъютанта полковника И. М. Бибикова, проходившего в одном мундире через площадь, народ бросился на него и смял его. Вероятно, флигель-адъютант поплатился бы жизнью за свой мундир, если бы Михаил Кюхельбекер не подоспел к нему на помощь», — это один из эпизодов 14 декабря глазами Пущина и Оболенского.
Полковника и флигель-адъютанта ждет, конечно, хорошая карьера, но пока что его доставляют домой (рядом, у Исаакия) в неважном виде, к немалому огорчению жены, Екатерины Ивановны, урожденной Муравьевой-Апостол, и тестя Ивана Матвеевича. Семья, конечно, радуется, что, слава богу, в Петербурге нет Сергея и Матвея, которые неминуемо замешались бы в дело, где столько их друзей. К счастью, нет в городе и юного, горячего квартир-мейстерского прапорщика Ипполита. Начальство только что отправило его в командировку на Украину во 2-ю армию, и, конечно, он сам добивался этого назначения: ведь дорога пройдет через Васильков; и он совсем был бы похож на того молодого офицерика (из неоконченного пушкинского рассказа), который радуется, что не нужно больше зубрить немецкий и впереди — гарнизонная свобода. Совсем был бы похож, если б не два обстоятельства. Во-первых, дорога не майская, как у Пушкина, а декабрьская. Во-вторых, Ипполиту вручено письмо одного важного человека к другому — полковника Трубецкого к генерал-майору Орлову: вождь северян приглашает скорее прибыть в столицу видного деятеля тайных обществ, чтобы тот возглавил заговорщиков…