Самое вероятное, что было и то и другое. Человек и чиновник не разлучались в протоиерее, он на службе и по службе доложит Чернышеву:
«Вследствие приказания, вчерась данного мне вашим превосходительством, я, не теряя ни минуты, тотчас отправился в назначенное место… я нашел несчастного гораздо в спокойнейшем духе, нежели мог ожидать. Он даже отрекся начисто от последних слов и намерений, в избытке скорби сорвавшихся с языка его… Я имею причину думать, что воображение его, сильно возбужденное горьким одиночеством, с коим он не был знаком во всю жизнь свою, а паче — упреки совести сухие и палящие, суть единственною причиною душевных его волнений и мятежа. Три часа, мною у него проведенные, достаточны, чтобы успеть заглянуть во внутренние изгибы сердца его. Сию минуту паки отправляюсь я к злополучному и — более, нежели когда-либо, вменяю себе в обязанность почасту посещать его. О дальнейших последствиях буду иметь честь аккуратно извещать ваше превосходительство…
С неумирающим чувством благоговения честь имею пребыть вашего превосходительства всепокорнейший слуга Казанского собора ключарь Петр Мысловский.
18 апреля Царь суббот, праздник праздников».
В тот единственный день, когда Сергею разрешают написать Матвею, он будет говорить в основном против самоубийства; безусловно, младший брат знал про опасное намерение Матвея, знал от Мысловского. Священник, не раз делавший маленькие подарки узникам и посетивший на пасхе всех подопечных, несомненно, шепнул Матвею пару слов от Сергея…
К Сергею же Мысловский заходит не столько ободрять, сколько ободряться.
В «Русской старине» в 1873 году появился следующий рассказ, записанный со слов Матвея:
«Отцу позволили посетить Сергея Ивановича в тюрьме. Старый дипломат сильно огорчился, увидев сына в забрызганном кровью мундире, с раздробленной головой.
„Я пришлю тебе, — сказал старик, — другое платье“, „Не нужно, — ответил заключенный, — я умру с пятнами крови, пролитой за отечество“».
Рассказ несколько патетичен. Мундир на Сергее был действительно тот, в котором его взяли, и пятна крови могли сохраниться, но голова за полгода, конечно, зажила.
Эту же историю похоже, но правдивее, грубее, точнее передает Софья Капнист, как мы знаем, довольно точная мемуаристка. У себя в Обуховке они, печалясь, ждут вестей. Беспокоятся не только за Матвея, Сергея; здесь же их сестра Елена, уже вошедшая в семью Капнистов, неподалеку, в Бакумовке, другая сестра — Анна. Все вести из столицы приходят от сестры Екатерины Бибиковой:
«Екатерина Ивановна описывала и трогательную сцену последнего свидания и прощания отца с несчастными сыновьями; получив повеление выехать за границу, он тогда же испросил позволение увидеть сыновей своих и проститься с ними.
С ужасом ожидал он их прихода в присутственной зале; Матвей Иванович, первый явившись к нему, выбритый и прилично одетый, бросился со слезами обнимать его; не будучи в числе первых преступников и надеясь на милость царя, он старался утешить отца надеждою скорого свидания. Но когда явился любимец отца, несчастный Сергей Иванович, обросший бородою, в изношенном и изорванном платье, старику сделалось дурно, он, весь дрожащий, подошел к нему и, обнимая его, с отчаянием сказал: „В каком ужасном положении я тебя вижу! Зачем ты, как брат твой, не написал, чтобы прислать тебе все, что нужно?“
Он со свойственной ему твердостью духа отвечал, указывая на свое изношенное платье: „Mon père, cela me suffira!“ то есть, что „для жизни моей этого достаточно будет!“ Неизвестно, чем и как кончилась эта тяжкая и горестная сцена прощания навеки отца в преклонных летах с сыновьями, которых он нежно любил и достоинствами коих так справедливо гордился!»
Не кровь — но изношенное платье; с меня будет — вместо умру с пятнами крови, пролитой за отечество.
Смысл сцены не меняется, но высокие слова прямо не высказаны.
Дело было 13 мая 1826 года.
С приближением лета «Санкт-Петербургские ведомости» печатают все более длинные списки отправляющихся в Европу, и если не знать никаких дополнительных фактов, то может показаться, будто на воды или для заграничных развлечений отъезжает, к примеру, генерал от артиллерии Аракчеев (объявление в газете от 11 мая); но мы-то понимаем, что в повое царствование его фортуна кончилась, и ему вообще лучше держаться подальше при окончании процесса над декабристами, мечтавшими свести с этим генералом счеты, и не портить своим унылым видом предстоящую коронацию (куда не пригласить его нельзя, а приглашать нежелательно)…
Через три дня в газете от 14 мая: «Отъезжает тайный советник, сенатор, действительный камергер и кавалер Муравьев-Апостол, с супругой Прасковьей Васильевной и малолетними детьми Евдокией, Елисаветой и Васильем; при них камердинер Карл Ион, саксонский подданный, и дворовые люди Иван Кононов и Евдокея Брызгова. Спрос на Исаакиевской площади в доме Кусовнинова».
И еще дважды, как полагается, объявление повторено, чтобы кредиторы и прочие заинтересованные лица могли успеть в предъявлении Ивану Матвеевичу своих претензий.
Последнее объявление в газете от 21 мая. После этого сенатор мог садиться в карету или на корабль. В эти же дни «Санкт-Петербургские ведомости» упоминают Ивана Матвеевича и в другом разделе: «В книжных лавках Глазунова и Смирдина продается „Путешествие Муравьева-Апостола по Тавриде в 1820 году“, цена 12 рублей, цена с пересылкою — 13 рублей».
В эти дни в крепости уже почти не допрашивают — пишут обобщающие записки, готовят сводное донесение, размышляют о вынесении приговоров.
Отцу дано повеление уехать и в связи с этим разрешено свидание с сыновьями. Он слишком крупная персона, слишком замешаны его дети; ясно, что Сенат будет участвовать в решении дела — и как быть с сенатором Муравьевым-Апостолом? Мешает, опасен; сам по себе он — живой протест, даже если не протестует.
Увы, не знаем подробностей — как, кем было сделано предложение об отъезде (скорее всего, кто-то из высших персон передал царское пожелание); не ведаем, что говорил, думал Иван Матвеевич, так долго шедший рядом, близко — в согласии или спорах с детьми.
Иван Матвеевич исчезает.
«Дело Муравьева-Апостола Сергея, подполковника Черниговского полка. 328 листов, последние 32 — чистые».
71 документ. В начале — копия с формулярного списка о службе: чины, сражения, в которых участвовал, награды.
«В штрафах был ли, по суду, без суда, за что именно и когда?
— не бывал.
Холост или женат и имеет ли детей?
— холост.
К повышению достоин или зачем именно не аттестуется?
— За возмущение Черниговского нанка — недостоин.»
Документ № 71, как положено, «Записка о силе вины».
На нескольких листах — 31 вина подполковника Муравьева-Апостола.
«Обстоятельств, принадлежащих к ослаблению вины, кроме скорого и добровольного признания при следствии без улик, во всем деле о Сергее Муравьеве не оказывается».
Петля
Темнеет… Куранты запели…
Все стихло в вечернем покое.
Дневные часы отлетели,
Спустилось молчанье ночное.
И время, которое длило
Блаженства земного мгновенья,
Крылом неподвижным накрыло
Печаль моего заточенья.
Утреннее заседание Верховного уголовного суда 30 июня. Подсудимых нет; только судьи: 18 членов Государственного совета, три члена Синода, 15 особо назначенных чиновников, 36 сенаторов.
На утреннем заседании обсуждены пятеро «вне разрядов».
Первым — Павел Пестель.
Вторым — Кондратий Рылеев.
Третий — Сергей Муравьев-Апостол.