Затем следует описание поимки Левского и суда над ним, и далее говорится:
«На основе всех этих подробностей и всего, в чем он признался, а также устных и письменных показаний других арестованных, установлено, что поименованный дьякон Левский явился в Болгарию с мятежными намерениями, ибо побуждал население к вооруженному бунту против оттоманского государства с целью получения прав, что при его личном руководстве он вместе с некими другими разбойниками не только предпринимал разные мятежные деяния, но и точно исполнял возложенные на него задачи, держал речи перед крестьянами, собиравшимися в сельских школах, раздавал печатную брошюру, известную под наименованием комитетского устава, и побуждал население к мятежу…
Из его перехваченной переписки положительно установлено, что он переписывался о мятеже с разными бунтовщиками и разбойниками в Сербии и Валахии, и что вышепоименованный дьякон Левский был источником и инициатором подготовлявшегося бунта, что и послужило причиной того, что некоторым болгарам пришлось отвечать перед законом, ибо они посмели возмутить спокойствие в Болгарии»[261].
Далее особая комиссия перечисляет статьи закона, по которым находит Левского виновным: побуждение к вооруженному мятежу против государства; участие в преступной деятельности в качестве главаря; распространение поджигательской литературы; убийство в ходе совершения другого преступления. Комиссия предлагает «приговорить вышепоименованного дьякона Левского к смертной казни через повешение» и просит Совет Министров утвердить ее приговор. Протокол был отослан в Константинополь 14 января.
Казнь Общего откладывали, чтобы он мог дать показания против Левского. 10 января, т. е. через день после очной ставки на суде, за два часа до рассвета его повели на виселицу. В тюрьму ему носили еду с кухни самого Мизхар-паши, а в ночь перед казнью дали только хлеба, лука и соли, чего он есть не стал. Перед смертью он сказал: «Эх, обманули меня!» и храбро шагнул ей навстречу, опрокинув бочку, на которой стоял.
Общий умер храбро, но судьба его трагична. Изо всех, кого убили турки, у него одного нет ни памятника, ни даты, которую отмечали бы потомки. Его имя известно каждому болгарину, но его никогда не вызывают на торжественных перекличках памяти героев, павших за свободу своей родины. Ни сподвижничество с великим Гарибальди, ни смерть на турецкой виселице не могут искупить его вины за смерть Левского.
Глава шестая
И раз пришла зима, весна уж недалеко
Нет могилы казненных за свободу,
но зреет семя свободы,
чтобы дать в свою очередь семя
Конец Левского также был близок, но страдания его еще не кончились.
Суд завершился. Дни лихорадочного напряжения, планов и контр-планов, когда каждая минута требует высшего духовного и умственного напряжения, внезапно сменились полным бездействием, безграничной пустотой, в которой можно было только есть, спать и ждать смерти. Каждое утро он просыпался в тягостном предвидении, что этот день может оказаться его последним днем, и даже если это не так, надеяться на помилование нечего. У него оставалось так мало времени, и все же время тянулось бесконечно долго, пусто и бесцельно. Его держали в одиночке, он не мог видеться с соотечественниками, не мог послать весточку комитетам. Он больше ничем не мог помочь организации. Ему оставалось только терпеливо ждать конца, не теряя отваги и достоинства.
В этом состоянии пустоты, смерти заживо он провел четыре недели. Султан подписал ферман с утверждением приговора 22 января, но выполнен он был лишь 6 февраля 1873 года (19 февраля по новому стилю). Не существует ни документов, ни воспоминаний, которые рассказали бы об этих последних неделях Левского. В худшем случае они должны были быть непрерывным кошмаром, в котором смерть представлялась узнику желанным избавлением. В лучшем случае они были днями безнадежного ожидания, унылого и монотонного, сменявшегося минутами душевного подъема, когда вера в будущее вспыхивала вновь и огнем пробегала по жилам. Наверное, он снова и снова перебирал в памяти пройденный путь; снова и снова рассматривал и пересматривал все, что сделал. Прав ли он был в своем выборе? И стоило ли того дело? И отвечал самому себе: да, он был прав. Да, дело тысячекратно стоило всех жертв. Его совесть абсолютно чиста, и он ни о чем не жалеет — ни о чем!