Очень скоро Левский понял, что от лягушек толку мало и его ждет верная смерть. В отчаянии он снова послал за врачами. Они по-прежнему считали, что ему необходима операция, и Левский, будучи реалистом, согласился на хирургическое вмешательство. Его товарищи, не имевшие понятия о медицинской этике, с гайдуцкой прямотой заявили врачам, что если они зарежут пациента, то тут же отправятся вслед за ним в могилу. Не смущаясь угрозами, врачи «взяли да распороли ему живот, и не промахнулись, так что вылечили его и сполна взяли плату»[54].
Левский долго лежал в постели, истощенный болезнью, страданиями и операцией. Даже когда бодрость и силы начали возвращаться к нему, и он мог уже вставать, рана еще долго не закрывалась и зарубцевалась только через год.
А в это время отношения между болгарами и сербами становились все хуже. Один из кадетов, Петр Иванов; был с позором выгнан из училища за то, что посмел протестовать против экспансионистских заявлений преподавателя географии о восточной границе Сербии. Некоторые из болгар, переведенных в сербский батальон, подали прошение об увольнении, ибо не видели смысла оставаться в Белграде. Они получили отказ. Командир школы заявил, что это послужило бы плохим примером для сербских солдат, и посадил их на три дня под арест. Болгары запротестовали: они добровольцы, а не солдаты регулярного призыва, — и обратились в более высокие инстанции. Кончилось это тем, что училище выстроилось на плацу и сорок болгар было раздето перед строем донага и получило по двадцать розг, после чего у них отобрали мундиры и сказали, что раз они добровольцы, пусть идут куда угодно.
К концу марта дошло до того, что у дверей Христо Мустакова — постоянного представителя «Добродетельной дружины» в Белграде — был поставлен сербский солдат, следивший, кто к нему ходит из болгарских легионеров, и зачастую посетитель попадал на несколько дней в карцер. Это переполнило чашу терпения. Многие легионеры решили подать в отставку. Доносчики сообщили об этом командиру. Он выстроил кадетов и потребовал, чтобы ему назвали имена тех, кто хочет уволиться. Болгары молчали. Он стал угрожать им побоями и расстрелом, на что вся Легия заявила, что не останется в училище. Командир велел кадетам самим объяснить свое решение военному министру. Они так и сделали, с похвальной сдержанностью и достоинством указав в своем письме на перемены в училище, на оскорбления, на унизительные и несправедливые наказания, которые вынуждены терпеть. Обо всем этом они говорили не столько с гневом, сколько с сожалением[55]. Военный министр даже не пытался загладить плохое впечатление, а просто выбрал девятерых членов Легии — «тех, кто интеллигентнее остальных и прилагал больше стараний для поддержания их заведения»[56], — и велел им за двадцать четыре часа покинуть Белград, а остальных распорядился выгнать группами.
Во время всех этих событий Левский еще не мог выходить из дома. Смерть отошла от его изголовья, ему были обеспечены известные удобства и уход, но теперь его мучило другое. Денег все время не хватало, и его чуткую совесть тревожило, что ему нечем вознаградить за хлопоты хозяйку, которая приняла его в свой дом. Но главной проблемой, заслонявшей все остальные и мучившей его как незаживающая рана, была судьба дела, ставшего его жизнью и его религией. Времени на размышления хватало. Он рассматривал положение во всех сторон, снова и снова соразмерял каждую теорию с собственным опытом и интуицией. И неизменно приходил к выводу, который причинял ему боль и в который не хотелось верить: стратегия Народного Воеводы неверна. Раковский снова сделал Болгарию нацией в глазах других народов и ее собственного народа; под его руководством она обрела армию и политическую организацию; Раковский — отец революции, Народный Воевода! И все же он неправ. Легии строились на зыбучем песке, а поход четы не вызвал глубокого отклика в народе.
— Народ не подготовлен, — говорил он друзьям, — я это говорю по опыту, прошлым летом в горах мы встречали большие препятствия и трудности, оттого что тот, за кого ты идешь на смерть, не только не желает тебе помочь добровольно, но еще и выдает общему врагу. Но он, раб, не виноват. Никто не позаботился подготовить его, по этой причине он и не знает, что ему делать. Готовить народ при помощи чет — бесполезно и опасно; это только настораживает турок, отчего нашему народному делу еще труднее.
— Надо просветить народ, Дьякон! — воскликнул Греков. — Нужны школы!
— Просвещать народ — дело неплохое, — отозвался Левский, — но это самый долгий путь к свободе.
55
Опубликовано в г. «Народност», Бухарест, № 34 от 7.08.1868 г. и приводится Унджиевым, цит. соч., стр. 213–215. — Прим. авт.
56
Из письма Григора Начевича, представителя «Добродетельной дружины» в Белграде, Христо Георгиеву, 14.04.1868. — Прим. авт.