Политические взгляды Левского и Каравелова были весьма близки. Они начали работать вместе, хотя были совершенно разными людьми с разным прошлым и с самого начала поняли, что по некоторым вопросам единодушие между ними невозможно. Левский был личностью чрезвычайно цельной, он безоговорочно посвятил себя делу свободы и революции, не сомневался в себе и в правильности избранного им пути, был спокойным и хладнокровным практиком, не знавшим отчаяния, обладал идеальным душевным равновесием и не терялся в любой, самой кризисной ситуации. Каравелов был личностью более сложной. Он с высоким стоицизмом переносил хронические лишения, был приветлив и сердечен с друзьями, которых имел множество, но часто становился жертвой вспыльчивости, депрессии и сомнений. Он не всегда умел сочетать теорию и практику или довести проблему до логического конца и никак не мог сделать выбор между литературой и революцией. Ко времени знакомства с Левским он начал считать, что революция важнее, хотя проблемы просвещения, философии и духовной свободы еще занимали его воображение. Еще в Сербии он писал, например: «Новейшая наука доказала, что только просвещенное государство может быть великим, ибо просвещение — та великая сила, которая побеждает все, что чуждо гуманности и цивилизации». В первом номере «Свободы» он заявляет: «Только люди слепые и непросвещенные позволяют водить себя за нос», а в январе 1870 г. делает обобщение: «Для нас без свободы нет просвещения, а без просвещения — свободы». Однако еще через шесть месяцев он пишет: «Революция, революция и революция — вот в чем наше спасение». А несколько лет спустя снова указывает на просвещение как на главное условие освобождения.
Левский восхищался интеллектом Каравелова и энциклопедической широтой его знаний; он всегда высоко ценил образование и даже сделал взнос из своих скромных средств в фонд Литературного общества. Но для него не было сомнений, что основа всему — политическая свобода и что достичь ее можно только путем революции. Главным и достаточным условием освобождения он считал создание внутренней организации. Он не отказался бы принять помощь «даже от дьявола», если ее дадут без обременительных условий, но такая помощь могла быть только случайной. Каравелов же, связанный с Сербией множеством дружеских и семейных уз, считал, что без помощи! Сербии не может быть успешной революции в Болгарии, а пределом мечтаний представлялась ему федерация южных славян: «Для нас, болгар, есть только одно государство и только одна личность, с которой мы можем поддерживать дружеские отношения; это государство — Сербия, и этот человек — князь Михаил Обренович. Без Сербии Болгария не может существовать, как и Сербия не может существовать без Болгарии»[84]. Дружба с Сербией — через князя Михаила или без него — оставалась краеугольным камнем политики Каравелова; когда-то он возлагал на князя большие надежды, ошибочно полагая, что тот не разделяет шовинизма своего правительства, но в целом Каравелов был республиканцем, хотя не столь последовательным, как Левский, для которого монархия в любой форме была анафемой.
Оба они любили свою родину, свой народ той любовью, выше и дороже которой ничего не бывает; но и в этом отличались друг от друга. Любовь Каравелова была любовью изгнанника, десять лет не видевшего родных краев, полного сострадания к своему истомившемуся народу и готовности ему помочь. Изгнание не погасило в его душе воспоминаний о стране и ее народе; он берег их как святыню и претворял в перлы литературы, такие, как «Болгары старого времени», где нарисовал живые и яркие картины родной Копривштицы, а прототипами для главных действующих лиц выбрал собственного деда и деда Найдена Герова. Однако было в его отношении к родине нечто «отстраненное». От этого его любовь была не меньше, а может быть, даже сильнее; но оторванность от народа не позволяла ему верить, что этот народ способен добыть себе свободу без помощи соседних государств и болгар, живущих за границей. Он не мог полностью согласиться с Левским в том, что движущая сила революции — народ, и отводил важную роль сильной личности, вождю. В Левском он видел именно такую личность, человека цельного и отважного, который не только выработал смелый план, но и начал не без успеха претворять его в жизнь.
84
Из воззвания к болгарскому народу, написанного Л. Каравеловым и опубликованного в русской газете «Голос», № 171 от 1867 г. — Прим. авт.