Глава вторая
Мы ведем одно хоро и поем одну песню
Солнце и в грязи светит, да не грязнится
Метаморфоза стала полной. Прилежный ребенок, застенчивым и мягким характером походивший скорее на девочку, чем на мальчика, чья честность, послушание и терпение сделали его идеальной жертвой эксплуатации беззастенчивого родственника, пережил множество испытаний и тягот и вышел из них величайшим революционером своей страны. Он был самоучкой, но не имел себе равных в теории и тактике революции среди современников, получивших известность за пределами страны. Люди, куда более образованные, чем он, не ушли дальше мысли о том, что интеллигенту с чуткой совестью следует отдать себя в жертву делу освобождения неразвитых и пассивных крестьянских масс, подобно русским народникам, или представляли себе революцию как заговор группки, или тайного братства, которых так много было в городах Западной Европы и которые были оторваны от народа и имели авторитарный характер; а Левский уже проповедовал организацию всего народа, объединение крестьян и горожан в единую силу революции. Руководить этой силой должна была, по его мнению, дисциплинированная партия, составленная из лучших сынов города и села, в своей организационной жизни сочетающая свободные дискуссии и свободное голосование с подчинением меньшинства воле большинства.
О плодотворности этого подхода свидетельствует тот факт, что за два года Левскому удалось создать подпольное движение, в которое, по самым скромным подсчетам, входило свыше двухсот комитетов в городах и селах Болгарии — государство в государстве с собственной полицией, почтой, архивами и бухгалтерией.
Еще при жизни Левский стал легендой. Турки прозвали его Джин-Гиби, неуловимый призрак, крылатый дух тьмы, который будоражил империю и бесследно исчезал, как только пытались его схватить. Болгары же, со своей стороны, тоже дали ему имя, выражавшее то, что он для них представлял: Апостол свободы.
Это имя, придуманное безвестными творцами народных песен и сказок, было дано по заслугам и как нельзя лучше подходило ему. Он был живым воплощением надежд народа, посланным, чтобы «принести красоту вместо пепла и елей веселия вместо плача». Он властвовал над мыслями и воображением людей, как никто другой до него — или после. Как при его жизни, так и сейчас для его описания чаще всего употребляют эпитеты, связанные со светом и чистотой. Он явился во тьме народных страданий, лучистый и яркий, как солнце, живой и воспламеняющий, как огонь. Олицетворение самой свободы не могло бы воплотиться в образе более подходящем, чем этот полный жизни молодой бунтарь «с мускулами атлета и глазами колдуна»[96]. У него было все, что полагается иметь герою волшебной сказки: молодость, красота, обаяние, отвага, целеустремленность и способность выходить невредимым из когтей смерти. В нем уживались простодушие ребенка и властность пророка — сочетание, которое вселяло в людей веру и вызывало послушание. Самого Левского многие считали святым, а его бездомность, аскетизм, отказ от малейшей толики личной жизни — подлинными знаками святости. Самое сильное впечатление производил на людей его взгляд. Он мог ласкать, зажигать, испепелять, и мало кто был способен вынести этот взгляд, когда он вспыхивал в полную силу; создавалось неуютное впечатление, будто его обладатель способен заглянуть на самое дно твоей души и заставляет строго и бесстрастно оценить самого себя и взвесить свои личные интересы — и страдания народа. Где бы он ни появлялся, казалось, что после него остается невидимый след неких радиоактивных частиц, которые оседали в сердцах тех, с кем он общался, и продолжали его дело до возвращения его самого.
Многие современники свидетельствуют о силе его личности и способности безраздельно овладевать сердцами. По словам Каравелова, «этот человек не только знает, как научить уму-разуму простой народ, но и умеет заставить слушать себя… он мирит тех братьев, что ссорятся за отцовское добро, он мирит мужей с женами, лечит ребятишек от лихорадки и от „сердца“, дает им хинин и какие-то капли, он помогает хозяйкам сготовить ужин (чистит кур, перебирает рис, жарит яйца и прочее в этом роде)»[97].
Будучи еще школьником, Филип Стоянов Симидов сумел уговорить Левского, чтобы тот «повысил» его и его друга Стефана Стамболова из «провозглашенных» в «крещеные» члены Тырновского комитета. В своих воспоминаниях он рассказывает, какое впечатление произвела на него присяга, которую им прочел лично Левский: «Гордые высокой честью и доверием Апостола, олицетворявшего целое дело бунта, мы с безмерным уважением ценили это доверие, и честь, и достоинство, и старались сберечь их чистыми и непорочными во всех отношениях. Это наше стремление дошло до того, что когда мы делали какое-нибудь дело, нам казалось, что Апостол стоит позади и смотрит на нас… Так сильно повлияла на наш дух страшная клятва, которую прочел над нами Васил Левский в ту ночь и в той скромной комнате. Его пронзительный и внушительный взгляд, устремленный на нас, переплавил наши души, как огонь плавит жесть»[98].