Но до этого было далеко; пока же нужно вести систематическую подготовку, а это требует единства и дисциплины. Среди участников движения не должно быть места ложному самолюбию, личным амбициям и своевольным действиям; Левский пытался заставить гордого и независимого Тотю понять, что означает ответственность перед людьми и какая самоотверженность и дисциплинированность требуется от вождя революции:
«Друг и брат Филип, мы, деятели, посвятили свою жизнь отечеству, чтобы работать для стольких миллионов народа. Надобно мыслить зрело, чтобы не потерять всего, и пробовать по-разному, да и советоваться друг с другом, и слушаться, и беречься от самой малой гордыни. Ничего себе не присваивать, но все отдавать нашему народному свободному решению, а кто что заслужил, это у него не пропадет, ни хорошее, ни плохое. В особенности мы, которые решились до смерти служить отечеству и после освобождения, — нам такие глупости не нужны. Мы жаждем увидать свое отечество свободным и для того пускай мне хоть гусей велят пасти, если надо. Разве не так? По моему мнению, так; это и есть самое правое и человечное, и я не смотрю, что терплю всякий день страдания и скудость во всем, и всякий день меня преследует полиция из города в город да по селам и полям, а про болгарских выродков и говорить нечего. Не говорю же я: вот, мол, с самого начала был я способен вытерпеть столько страхов и мучений; отчего бы и мне теперь не быть на месте такого-то да ждать на всем готовом; напротив, если у кого голова лучше варит, потребно нам самим его пригласить на мое место, а я займу иное, пускай даже низшее. История не нацепит другому его заслуги.
Всякое бывает, и во всем надо действовать осторожно да по-умному. Много есть людей умнее нас, да боязливее. С такими надо поступать по-иному: держать их около нас, советоваться с ними, а делать будем мы; тогда заслуги наши равны, потому что и они без нас не могут, и мы без них. Это, братья, должно всегда быть у нас на уме, чтобы не давали мы плохих примеров. Если мы сами будем таковы, тогда никто не посмеет возгордиться собой и не станет рождаться меж нас вражда, от какой пропало наше Отечество, — примеров этому тысячи. А что кто-то будет главным по какому-то высшегласию, право или криво, да возьмет у меня то, что я заслужил, — пускай. Я обещал себя в жертву своему Отечеству, для освобождения его, а не для того, чтоб стать бог знает кем. А там пусть народ судит, я за себя голос подавать не стану; люди это презирают как глупое и самое низкое поведение.
Чего мне еще желать, если я увижу, что Отечество мое свободно? Разве не таково ныне мое предначертание для него? Не увидеть себя в больших чинах, а умереть, брат? Это надобно давать каждому работнику болгарскому, таковое предначертание, и тогда наше дело засияет, и Болгария прогремит во всем блеске как никакая другая держава во всей Европе, и мы, деятели, должны советовать один другому почаще, чтоб уберечь другого от своих ошибок. Каждый ошибается, да поправиться трудно, и надо любить того, кто нам показал на ошибку, пускай он будет наш друг…»[106].
Левский хорошо понимал, что он и его соратники «играют судьбой семи миллионов болгар»[107] и что «действовать нужно зрело»[108]. Он страстно верил в то, что критика и самокритика необходимы для организации, если она хочет избежать провала и вовремя исправлять свои ошибки. Отвечая на письмо Ивана Кыршовского, высказавшего в осторожных выражениях недовольство его деятельностью, Левский пишет:
«Вы мне приписали, будто не вижу бревна в своем глазу, а в ваших глазах вижу и соринку! Ежели ты искренно говоришь в начале своего письма: „Любезный мой брат“, то не нужны такие увертки да труды, а скажи: вот какова твоя ошибка, и я поправлюсь, если я чист! Как и я делаю за всякую вашу кривизну, а лучше сказать — ваши путаницы! Для Отечества работаем, любезный! Скажи мне, где у меня криво, а я скажу, где у тебя криво, да поправимся, да пойдем вместе, если мы — люди!»[109].
Левский хотел, чтобы эмигранты приняли еще один принцип: он считал, что Болгария должна опираться только на собственные силы и не выдвигать в качестве предварительного требования успешного восстания помощь других государств. 11 апреля 1871 года он пишет Данаилу Попову, возражая против предложения эмигрантов послать делегацию из трех человек в Сербию для переговоров о сотрудничестве. Он считал, что об этом слишком рано говорить: «Лишь тогда, когда мы соберем все четыре конца Болгарии вместе, да сделаем список самим себе и увидим, что перед собой имеем, тогда и людей послать в Сербию будет легко, и дело ихнее в двух словах будет сделано»[110].