Исходя из своей должности, В. Левский»[124].
Но на этот раз красноречие Левского не дало никаких результатов. 20 июня 1871 года он писал Данаилу Попову: «До сих пор мне было трудно во всем, потому что деньги мешали, а теперь всем другим я стану заниматься слабо и обращу внимание на деньги. Тяжко, но делать нечего. Или пан, или пропал»[125].
Действительно, организация страдала от нехватки средств как цветущий сад от майских заморозков. Систематическая работа курьеров, покупка оружия, даже организационные поездки самого Левского — все тормозилось нехваткой денег, и в июне 1871 года Левский пришел к заключению, что хочет он того или нет, у него один выбор: прибегнуть к насилию. Он предпочел бы работать «чисто по-народному», т. е. на добровольные пожертвования, но это было нереально, и товарищи были с ним согласны. Первый намек на то, что организация решила прибегнуть к террору, содержится в письме Ивана Драсова Попову эт 21 июля 1871 года: «Несчастные деньги не дают нам двигаться скорее, но Бог милостив! На днях разобьем яйца и выльем на сковороду, и будь что будет!»[126]. В письме к Сливенскому комитету Левский выразился яснее: «Ищите деньги через ваших тайных юнаков! брать надо у недобрых, то есть чорбаджиев-кровососов и ненародных людей, которые не хотят принять участие в народном деле, а кто предаст — того и убивать в удобное время.
Для юнаков, которые достанут денег, вычитать десятую часть из этих денег и делить между ними, а другие деньги оставить в кассе»[127].
Однако внезапной волны террора за этим решением не последовало. Как и раньше, все подчинялось Левскому и его стратегии долгосрочной работы; все делалось так, чтобы не вызвать преждевременных подозрений властей. Даже теперь он требовал предельной осторожности при насильственном изъятии денег и зачастую выполнял эту работу сам. Она требовала трезвого разума и стальных нервов. Он считал, что у него самого меньше шансов быть схваченным, и был уверен, что даже если случится худшее, он сможет вынести любую пытку и ничего не выдать. Но в некоторых своих коллегах сомневался.
Много рассказов ходит о ночных посещениях Левского. Типичным примером может послужить случай с Митко Фетвана из Карлово. Митко был очень богат, ревностно посещал церковь и был ярым противником революционной деятельности. Когда Карловский комитет прислал ему письмо, а потом и своего представителя, с просьбой о пожертвовании, он отказался дать что-либо и при этом заявил: «Чтоб ему собаки голову отъели, тому, кто написал это письмо, а тому, кто его принес, шериф-чауш задаст ума»[128].
В сентябре 1871 года Левский явился к Митко, переодевшись турецким софтой, то еда проповедником, с зеленым тюрбаном на голове. Кроме Митко никого в доме не было, и как только они вошли в гостиную, «святой» запер дверь, достал кинжал и сказал: «Ты грозил нашим людям шериф-чаушем. Ты прочел письмо, насмеялся над ним и ничего не дал. Таких, как ты, мы наказываем оружием комитета. А сейчас давай пятьдесят лир, и никому ни слова».
Митко ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
Таким же образом, только на сей раз переодевшись попом, Левский получил двадцать пять золотых «наполеонов» у Стефана Карагезова, тырновского чорбаджии — туркофила, который также получил письмо и отказался пожертвовать что-либо для организации[129].
Таков был обычный порядок: вынужденное пожертвование умеренных размеров, полученное при минимальном насилии от человека, который без труда мог расстаться с такой суммой и к тому же продемонстрировал свою враждебность революции. И каждый из них получал расписку. Все это походило скорее на обложение налогом по заслугам, чем на насилие и терроризм в обычном смысле слова. Но иначе и быть не могло: к чему бы Левский ни прикоснулся, все приобретало подобие законности. Как графиня Кэтлин могла продать душу дьяволу и остаться безгрешной, так и Левский мог пройти по грязи в белоснежных одеждах и остаться незапятнанным. Дав разрешение прибегать к насилию по высшим соображениям, он и слышать не хотел о послаблениях самим революционерам: «…я вам часто говорил и теперь скажу, — заявил он на собрании Троянского комитета, — лгите и крадите ради народного дела! А тот, кто станет это делать для своей выгоды, будет проклят богом и пронзен холодным кинжалом. Это мой принцип, это правильный путь. Для нашего народного дела деньги нужны, деньги! Не на кого надеяться, кроме как на самих себя. И потому всякий, кто называется болгарином, должен помогать чем может, чтобы достичь святой цели»[130].