Вспомнила День благодарения, который они с Рафом провели вместе.
Впервые в жизни Лизл не присутствовала у родителей на традиционном обеде с индейкой. И благодарить за это надо Рафа. Одним из следствий того случая, когда она избила его, стало для нее глубокое переосмысление своего детства. Она начала лучше понимать родителей, увидела их в новом свете, и ей не понравилось то, что она увидела. Так что, не слишком переживая, позвонила им, извинилась и объяснила, что в этом году приехать не сможет. Они все прекрасно поняли. Пожалуй, она предпочла бы не встретить столь полного понимания.
Раф признался, что не имеет особого опыта в праздновании Дня благодарения. Его отец-испанец и мать-француженка никогда не отмечали этот праздник. Но он, считая себя полноценным американцем, желает отныне следовать традиции. Поэтому Лизл приготовила индюшачью грудку со всеми обычными причиндалами. За вечер они выпили две бутылки рислинга и пережили еще один припадок болезненной любовной страсти.
Их совместное времяпрепровождение становилось несколько странным. Сначала Раф был нежным и любящим, потом начинал копаться в ее прошлом. Ему были известны все слабые точки в ее броне, все самые чувствительные уголки в ее душе. Он анализировал и провоцировал до тех пор, пока не приводил ее в ярость. А потом они занимались любовью. Она мучилась и стыдилась, набрасываясь на него с кулаками. Но он сам толкал ее на насилие, похоже, желал этого, и она вынуждена признать, что в результате происходит какое-то очищение.
Странные отношения, но ей не хочется их прерывать. Раф говорит, что любит ее, и Лизл ему верит. Несмотря на занудные сомнения, несмотря на тихий настойчивый внутренний голос, который не переставал нашептывать: «Смотри, он скоро ранит тебя», она чувствовала, что глубоко интересует его. Что ей и требовалось. Медленно и неуклонно Раф заполнял в ее душе пустоту, вакуум, о котором она до сих пор имела самое смутное представление. Ее подстегивал его ум, согревало его сердце, наслаждало его тело. И теперь, когда она ощущала себя полноценной, даже мысль о том, чтобы снова впасть в это опустошение, казалась невыносимой.
— Куда едем? — спросила Лизл, скользнув на переднее сиденье «мазерати» Рафа.
— В центр, — сказал он, наклоняясь и целуя ее в губы. На нем были серые шерстяные брюки и бледно-голубая рубашка под кашемировым свитером клюквенного цвета; черные кожаные водительские перчатки, плотно, как собственная кожа, облегающие руку, дополняли картину. — Я думал опробовать новый «Нордстрем».
— Я не против.
Деловой центр города был разукрашен к Рождеству — движущиеся манекены Санта-Клауса в витринах, огромные пластиковые конфетные коробки на углах, гирлянды с блестками и мишурой, переброшенные через улицы торгового квартала, словно арки, — и все это под ярким солнечным небом, при блаженной температуре под шестьдесят градусов[13].
— Довольно крикливо, — заметил Раф.
— И с каждым годом все крикливей. Но это для покупателей. Это не связано с Рождеством.
— Да? А что связано с Рождеством?
Лизл рассмеялась.
— Могу поверить, что в вашей семье не праздновали День благодарения, но Рождество...
— Конечно, мы празднуем Рождество. Но мне бы хотелось услышать, с чем оно связано для тебя.
— Со всем, что бывает хорошего в жизни, — с раздачей и получением подарков, с общением и встречей с друзьями, с добрыми отношениями, братскими чувствами...
— С миром на земле и благоволением людей друг к другу, — подхватил, Раф, — и так далее, и тому подобное.
Что-то в его тоне заставило Лизл замолчать.
— Ты, случайно, не Скрудж ли какой-нибудь?
Они остановились перед светофором на Конвей-стрит, и Раф повернулся к ней.
— Ты ведь на самом деле не веришь во всю эту ерунду о человеческом братстве?
— Верю, конечно. Мы все вместе живем на одной планете. Братство — единственный способ для нас не разрушать эту общность.
Раф покачал головой и посмотрел вдаль.
— О, человече, человече, здорово же тебе промыли мозги.
— Ты о чем?
— О братстве. Это миф. Ложь. «Никто не может жить на отдельном острове» — это Большая Ложь.
Лизл несколько упала духом.
— Не может быть, чтобы ты так думал, — сказала она, но в глубине души знала, что он думает именно так.
— Оглянись вокруг, Лизл. Где ты видишь подлинное братство? Я вижу одни острова.
«Мазерати» тронулся дальше. Лизл смотрела, как потоки людей текут по переполненным тротуарам. Ей нравилось то, что она видела.
— Я вижу, как люди вместе идут, разговаривают, улыбаются, смеются, рыщут в поисках подарков для друзей и любимых. Рождественские праздники объединяют людей. Вот что с ними связано.
— А как насчет детей, умирающих с голоду в Африке?
— О, перестань! — со смехом воскликнула Лизл. Он на секунду напомнил ей Уилла. — Ты же не собираешься вытаскивать на свет эту старую тривиальность. Мать всегда твердила мне это, заставляя доедать брюссельскую капусту.
Раф не ответил на ее улыбку.
— Я не твоя мать, Лизл, и не собираюсь заставлять тебя доедать овощи. Я говорю о реальной стране. Я говорю о реальных людях, которые по-настоящему умирают.
Лизл почувствовала, как гаснет ее собственная улыбка.
— Ну, перестань, Раф...
Он свернул на муниципальную стоянку, когда оттуда задом выехала чья-то машина, освободив место.
— Знал, должно быть, что я подъезжаю, — прокомментировал Раф, занял освободившееся место и опять повернулся к Лизл. — А как насчет продолжающегося геноцида в Лаосе? Как насчет ежедневного угнетения женской половины населения в любой стране мусульманского фундаментализма?
— Раф, ты говоришь о другом конце земли.
— Не думаю, что братство ограничивается расстоянием.
— Нет. Просто нельзя день и ночь помнить об этом. Все эти события свершаются далеко. И их так много, что они кажутся нереальными. Как будто они не связаны с реальными людьми.