— Ты рехнулся? — спросила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Она была в ярости. Ей хотелось бежать, бросить его, никогда его больше не видеть.
На лице Рафа появилось выражение изумления, но на губах мелькала тень улыбки.
— А в чем дело? Я думал, ты любишь золотые украшения.
— Люблю! Только я не воровка!
— Это не воровство. Ты взяла то, что принадлежит тебе.
— У меня есть деньги! Я могу позволить себе покупать драгоценности!
— Точно так же, как я. Я могу купить весь отдел и увешать тебя золотом. Но дело не в этом. Я совсем не поэтому так поступил.
— В чем же дело?
— В том, что есть «мы» и «они». Мы не обязаны отвечать перед ними. Они заслуживают всего, что мы с ними сделаем, и должны нам все, что мы у них возьмем. Они даром пользовались тобой всю жизнь. Самое время получить кое-что назад.
— Мне ни от кого ничего не нужно, если я этого не заработала.
Он грустно улыбнулся.
— Разве ты не понимаешь? Ты уже все заработала. Просто потому, что ты — Высшая. Мы тащим их на своем горбу. Это наши умы, наши мечты, наши стремления толкают машину прогресса и направляют на верный путь их. Без нас они до сих пор пекли бы клубни на торфяных кострах рядом с жалкими хижинами.
Лизл подняла руки, расстегнула ожерелье. Вынула серьги, стянула браслет.
— Возможно, все это так, но я возвращаю вещи назад. Я не могу их носить.
«И не могу оставаться с тобой». Раф протянул руку.
— Позволь мне.
Лизл поколебалась, потом отдала ему золотые украшения. Раф оглянулся и сунул их первой прошедшей мимо женщине.
— Веселого Рождества, мэм, — сказал он и ссыпал золото ей на ладонь.
Этот жест ошеломил Лизл. Это не воровская проделка. Раф пытается что-то доказать. И когда он взял ее под локоть, она вырываться не стала.
Они двинулись дальше, а Лизл оглянулась. Женщина смотрела на них как на сумасшедших. Перевела взгляд на Драгоценности на ладони и бросила их в ближайшую маленькую урну.
Лизл остановилась, дернула Рафа за руку.
— Это же восемнадцатикаратовое золото!
Раф потянул ее за собой.
— Она приняла его за мишуру. В любом случае это всего лишь блестящий металл. Вот и все.
Лизл отвернулась от женщины и от урны.
Безумие полное!
Но какое волнующее!
Не волнующее, а ужасающее.
Брось. Признайся, что в данный момент ты переживаешь кипучее и волнующее возбуждение.
Лизл слышала, как разливается в крови адреналин, как колотится сердце. Признание невыносимое и ненавистное, но она в самом деле сильно взволнованна.
— Я чувствую себя виноватой.
— Это пройдет. Ты — Высшая. В твоей жизни не должно быть места чувству вины и раскаяния. Если ты что-то сделала и почувствовала себя виноватой, надо сделать это еще раз. И еще. Десять, двадцать, тридцать раз, если потребуется, пока чувство вины и раскаяния не исчезнет.
— И что тогда?
— И тогда ты продвинешься дальше. Поднимешься на следующую ступеньку. Вот увидишь.
Лизл прохватил озноб.
— Я?
— Конечно. Увидишь, в следующий раз будет легче.
— Я не хочу следующего раза, Раф.
Он остановился и посмотрел на нее. Они стояли на углу. Мимо проходили люди, но Лизл их едва замечала. Все прочие соображения затмило разочарование в глазах Рафа.
— Это не для меня, Лизл. Это все для тебя. Я пытаюсь снять с тебя путы — освободить, чтобы ты могла взлететь к вершинам своих возможностей. Ты не сможешь летать, пока не сбросишь кандалы, в которых тебя продержали всю жизнь. Хочешь освободиться или нет?
— Конечно хочу, но...
— Никаких «но». Хочешь сидеть здесь в цепях или взлететь вместе со мной? Выбирай.
Лизл видела, как он серьезен, и в этот момент поняла, что может его потерять. Да, он молод, да, она прожила почти вдвое больше, чем он, но она, черт побери, не припомнит, чтобы когда-нибудь так хорошо себя чувствовала, чтобы так радовалась жизни. Она ощущает себя полноценной женщиной, интеллектуальным и сексуальным существом, для которого здесь нет границ и пределов. Она слышит, как ее манит величие, и ей остается только откликнуться на этот зов.
Все это благодаря Рафу. Без него она так и осталась бы еще одной занудой математичкой.
Занудой. Господи, как ненавистно ей это слово! Но она всегда была занудой. Понимала это и мужественно признавала: она зануда до мозга костей и устала от этого. Она не хочет быть тем, чем была, и Раф дает ей шанс стать чем-то Другим. Что он сделает, если она не ухватится за этот шанс? Повернется и уйдет? Поставит на ней крест, как на не оправдавшейся надежде?
Она не вынесет этого.
Но этого и не будет. С занудой математичкой покончено. Новая Лизл Уитмен возьмет жизнь в собственные руки. Выжмет из нее все до капли.
Только воровать она не желает. Пусть Раф утверждает, что другие люди должны ей все это, сама мысль о воровстве отвратительна. Не имеет значения, сколько раз это сделать, она все равно будет чувствовать себя виноватой.
Впрочем, можно и притвориться. Притвориться, что чувство вины и раскаяния по этому поводу преодолено, и тогда они это оставят и перейдут к другому, более спокойному и здоровому времяпрепровождению. Раф такой решительный, такой настойчивый, но она уверена — это по молодости. Немного времени, и она успокоит его, безусловно.
Она улыбнулась ему.
— Хорошо. Я готова. Кого и когда теперь будем грабить?
Он засмеялся и крепко обнял ее.
— Сейчас. Пройдем чуть-чуть вверх по улице. Пошли!
— Замечательно, — сказала она и полезла в сумочку, стараясь скрыть испортившееся настроение. Вытащила пачку конвертов.
— Что это?
— Приглашения на рождественскую вечеринку. Я их дописывала сегодня утром.
— Она бросила конверты в почтовый ящик и мысленно помолилась, чтобы вместо вечеринки не оказаться в тюрьме.
Глава 8
Эверетт Сандерс вышел из автобуса по дороге из кампуса, как всегда, на своей остановке, и прошагал три с половиной квартала до дому. По дороге забрал из чистки пять белых рубашек с короткими рукавами — уложенных в коробку, не накрахмаленных. У него был десяток таких рабочих рубашек; пять он всегда держал дома, а пять — в чистке. Как всегда, остановился перед большим окном таверны «Рафтери» и заглянул внутрь, на людей, собравшихся там, в полутьме, чтоб провести за выпивкой остаток дня и вечер. Смотрел ровно одну минуту, потом продолжил путь к Кенсингтон-Армс, пятиэтажному кирпичному многоквартирному дому, выстроенному в двадцатых годах и каким-то образом умудрившемуся пережить охватившую Сан-Белт лихорадку нового строительства.