Жильвинас, в качестве компромиссного решения, прикрыл глаза. Жена Зайца подобрала абсолютно правильное слово и, что самое главное, не побоялась его использовать. Сам Жильвинас, например, боялся. Всё-таки Заяц удачно женился. Заяц в это время переводил глаза с жалобно смотрящей на него Неринги на опустившего взгляд, но не скрывающего своего согласия с Нерингой Ужа и обратно на жену. Словно подозревая их в сговоре.
– Хурму вы придумали, – сказал, помолчав. Сильнее приобнял жену. – Хорошая жизнь, хороший план, почему сразу «тлею»? И… А что вы предлагаете?
– Не знаю… – тихо отозвалась Неринга. – Правда не знаю, Андрей, прости меня за это. Но ты умный, ты можешь найти – и у тебя есть время подумать, правда…
– Помнишь, ты в детстве любил декламировать…. Как там… «Если я гореть не буду – кто тогда рассеет мрак»65?.. – Жильвинас, наконец, поднял глаза и встретился взглядом с Зайцем. После долгого противостояния, первым отвёл глаза Заяц:
– «Кто тогда согреет мир». Версию про «мрак» Вичка отстаивала, – Он поцеловал жену в щёку и, подвинув её, поднялся с дивана. – Всё, по коням. У тебя поезд через сорок минут.
Так и решилось, что Жильвинас едет. Так и расстались. Только на вокзале Заяц придержал за локоть уже заходящего в поезд Ужа:
– Ты там… Когда вы окончательно разберётесь… Свяжись со мной. В конце концов, уникальный случай – одновременно новую жизнь начинаем. Когда такое было?
Такое было после школы. После Стритбаскета и памятного матча один-на-один во дворе. Отвечать Уж не стал. Просто хлопнул Зайца по плечу:
– Конечно!
От Ширнесса до Ситтинбурна поезд ехал двадцать минут. Двадцать минут Жильвинас готовился к первому шагу к тому, что Заяц так просто обозвал «окончательно разберётесь». Так и не приготовился. Так и не собрался. Вышел из поезда в Ситтинбурне на четвёртой платформе, и, следуя указаниям Зайца, нашёл первую. Дождался прибытия поезда на «London, Victoria» и, только устроившись в нём, осмелился написать: «Привет, дорогая. Буду на Виктории в 13:40. Поезд SouthEasternRailways. Номер телефона – ….». Отправил. Почувствовал, что дрожит. Огляделся, пытаясь найти в попутчиках отражение своего состояния, но все занимались своими делами, тактично оставляя молодого взволнованного пассажира наедине с его переживаниями. Пытаясь успокоиться, закрыл глаза. Вдруг резко достал телефон и послал ещё одно письмо, вдогонку предыдущему. «Если не сможешь встретить – буду искать путь в Лутон. Увидимся»!
Вика не отвечала. На самом деле. Вика не отвечала уже очень давно. Вика перестала отвечать сразу после того, состоявшего из нескольких, тогда ещё ограниченных смешным количеством символов, сообщений перед вечерней игрой с «Дворнягами» летом двухтысячного. Летом после школы. При встречах она искренне радовалась ему, вечера, когда такие встречи выпадали, они проводили поглощённые почти исключительно друг другом, не замечая прочих друзей, не замечая улыбок прочих друзей и, зачастую, не замечая, что прочие друзья разошлись, оставляя их друг с другом, со своим общим прошлым, с так и не случившемся после школы будущим. Но на письма и сообщения Вика после школы не отвечала. Когда они встречались последний раз – недавно, год назад, на вильнюсском концерте «Ленинграда», он осмелился и спросил: «Мне не писать тебе»? «Пиши»… Она тогда пожала плечами и чуть грустно, чуть горько, чуть насмешливо – как только она одна умеет – посмотрела Жильвинасу в глаза. «Я читаю». От отвёл взгляд первым.
Жильвинас продолжал писать. Писать, строя письма так, будто получает ответ от неё. Иногда он спрашивал себя: правильно ли это? Иногда он спрашивал Бога: не вредит ли он ей? Всегда удовлетворялся ответами. Да, в юности у них был намёк на романтические чувства и этот намёк, никогда не реализовавшийся, так и останется в их отношениях – ничего не значащим, не сильным, но слишком заметным и неповторимым запахом ладана, так до конца никогда не смывающегося с его кожи. Но это ни на что ни влияет. Он любит её так же глубоко, как и прочих друзей детства. Он любит её, сестру, так же нежно как прочих, братьев, и так же искренне, как прочим, желает ей света. И она любит и желает света ему – он знает это. И нельзя отказываться от любви душ только потому что ей не стать любовью тел. Дарить свет – любовь, отказываться от любви – святотатство. Отказываться от любви – предавать Бога. Это он знает.
Он это знает, всё так. Но Вика не отвечала, а тексты открыток, которые она традиционно и, наверное, так же упрямо, как он – письма, слала на его дни рождения – были дежурны и лаконичны. Не тексты – подписи. Вика не отвечала, и чередуя письма с молитвами, Жильвинас не всегда был уверен: ей ли он пишет, с Ним ли он разговаривает. Впрочем, любой искренний разговор – разговор с Богом и Богу не важно, как к нему при этом обращаются. Это Жильвинас тоже знал и никогда не боялся потерять образ Бога в письмах к созданию из плоти и крови, потерять его. Но, сняв сутану, вдруг испугался, что, возможно, уже давно потерял образ Вики и одновременно с этим обнаружил, что ужасно, неподобающе боится найти её снова, обрести её – из плоти и крови. Он продолжал писать.