В сквере Армандо было многолюдно. Люди сидели под бумажными фонарями. Люди стояли вокруг бумажных фонарей. Люди снимали развешанные повсюду бумажные фонари и передавили их друг другу. Сам Армандо в дальнем углу площадки плел фонари, отдавая готовый кому-нибудь из вьющихся вокруг него подростков и принимаясь за новый. Призывно помахал литовцам. Когда те подошли ближе, поприветствовал по-английски и, улыбаясь, добавил:
– Люблю праздники. Когда праздник, радость преобладает в людях. Это здорово.
Потом отыскал за спинами атлетов бледную Изабеллу, пристально всмотрелся в нее и повернулся к Жильвинасу.
– Вы что, девочку голодом морили?
– Скажем так, это не первый наркозависимый за которым моим друзьям пришлось ухаживать, – выслушав пояснения Балу, ответил венесуэльцу Заяц. Армандо отвернулся к Изабелле.
– С тобой всё в порядке? Эти люди не обижали тебя? – спросил по-испански. Мигель тихо переводил литовцам. Изабелла сильнее прижалась к Шмелю.
– Нет! Они мои друзья! Ши-мель хочет быть моим мужем и заботиться обо мне!
– Что? – удивился Армандо. И переспросил по-английски. – Что?
– Они хотят обвенчаться. Мне кажется, что в этом есть смысл, и я готов помочь им. Но я бы хотел узнать твое мнение. Только, пожалуйста, сначала поговори с девочкой и, если сочтёшь нужным, с моим другом.
Заяц уступил право перевода Мигелю. Армандо задумчиво кивал в такт испанской речи переводчика. Когда тот замолчал, подошёл к девушке и протянул ей руку. Изабелла вопросительно посмотрела на Шмеля. Шмель – на Жильвинаса. Жильвинас одобрительно кивнул. Бородатый венесуэлец и девушка отошли от группы.
– У вас товар, у вас купец, – глядя им вслед негромко проговорил Заяц. – Сватовство гусара…
– Замужество Наташи Ростовой как апофеоз внутренней красоты, – вдруг откликнулся по-русски стоявший рядом с Андреем Демон. Всю дорогу он молчал и даже сейчас говорил так тихо и ни на кого не глядя, что не было понятно – отвечает ли он Зайцу или просто вслух продолжает какой-то свой мысленный разговор. – В антураже Баяна Ширянова…
Заяц посмотрел на поедающего глазами разговаривающих в сторонке Армандо и Изабеллу Михаила и повернулся к Огневу-старшему.
– Всё время забываю, что ты – учитель русской литературы…. Как?
– Призвание… – Демон пожал плечами и поднял взгляд на Кишкиса. – Должен же кто-то в детях самосознание воспитывать, чтобы они не считали, что батрачить за бугром – это верх духовного развития и личного успеха.
Кишкис почесал кончик носа ногтём большого пальца и ничего не ответил.
– Как, вы говорите, его зовут? Армандо? – спросил вдруг Лубинас. Заяц, отвернувшись от Демона к Внуку, подтвердил. Внук причмокнул.
– Вы можете смеяться, но, мне кажется, это в прошлом крутой баскетболист. Он даже за местную сборную играл в конце девяностых, если я правильно понимаю…
Всеобщие взгляды сошлись на Пранасе и снова разошлись в тишине. “Странно, да, но всё может быть” – так расшифровывалось молчание. Баскетбол – великая игра, и кого только в ней не было, кого только в ней не будет. Только Кость, ухватившись за замечание Внука как за повод, нашёл взглядом Оскара. Вместе с группой сослуживцев, проводивших литовцев в парк, тот теперь простым зевакой рассматривал фонари на деревьях, наравне со всеми восхищаясь искусством мастера. Подошедший к нему Кястас заговорил по-английски: