Конвоиры, сочувствуя офицерам, словно не замечали нарушения правил. Но вот в комнату ворвался безносый плац-майор.
— Разговаривать запрещено! — злобно закричал он на Пестеля и Лорера. — А вы куда смотрите? — набросился он на стражу. — Под суд отдам!
Солдаты вывели Лорера.
— Прощай, Павел Иванович!
— Прощай, мой друг!..
Дверь плотно закрылась.
Входя в зал, Лорер успел сообщить товарищам о приговоре. Но Якушкин, стоявший к нему ближе других, сказал:
— Не волнуйся, Николай Иванович, император просто решил попугать, потом он помилует. За что же так сурово карать? Ведь мы не убийцы, мы стремились действовать на пользу отечеству.
Тридцать человек, входивших в первый разряд, построили полукругом подальше от стола, и тот же чиновник, точно актер со сцены, опять зазвенел медью:
— «...Сергея Трубецкого, Ивана Якушкина, Евгения Оболенского, Ивана Пущина, Вильгельма Кюхельбекера, Матвея Муравьева-Апостола, Александра Бестужева, Никиту Муравьева, Дмитрия Щепина-Ростовского, Артамона Муравьева, Василия Давыдова, Алексея Юшневского, Сергея Волконского, Василия Повало-Швейковского, Андрея и Петра Борисовых, Ивана Горбачевского, Якова Андреевича... лишить всех прав, чинов и орденов, приговорить к смертной казни — отсечению головы».
Чиновник умолк, вытирая платком потное лицо. Зловещая тишина воцарилась в зале. Потом в руке тучного сановника зашелестела бумага, кто-то вздохнул.
И вдруг спокойный голос взорвал тишину:
— Нет такого закона, чтобы судить человека заочно, лишив его права на защиту.
— Кто наши судьи? Кто дал им право распоряжаться чужой жизнью?
— Молчать! Увести!.. — приказал председатель плац-майору, не считая нужным отвечать на протесты осужденных.
Подушкин негодовал на узников: они нарушили извечный порядок в крепости, где полагалось только молча выслушивать предписания начальства и безоговорочно подчиняться им.
Затем в зал ввели семнадцать человек, отнесенных ко второму разряду. Среди них были Константин Торсон, Михаил Лунин, Николай и Михаил Бестужевы, доктор Вольф, Иван Анненков, Василий Ивашев.
И опять чиновник, откашлявшись, объявил приговор:
— «...к политической смерти, а после того на вечную каторгу. Николая Лорера, Александра Одоевского, Николая Бобрищева-Пушкина, Михаила Нарышкина — к пятнадцати годам каторги и на вечное поселение в Сибирь...»
Чиновник устал, умаялись члены Верховного суда — долго пришлось им сидеть, пока зачитывали приговоры всем осужденным.
Смертников разместили в казематах Кронверкской куртины.
Вечером флигель-адъютант Адлерберг поспешил в Зимний, чтобы доложить Николаю о том, как восприняли приговор государственные преступники.
В Петербург приезжали представители европейских держав и правительств и, как предписывал международный этикет, поздравляли нового императора России с восшествием на престол.
Приговор над декабристами произвел тяжелое впечатление и на жителей столицы, и на приезжих гостей. О суровости и несоответствии наказания степени преступления говорили не только в салонах петербургской и московской аристократии — об этом говорили юристы Европы. Ознакомившись с сутью дела, большинство знатоков юриспруденции пришли к выводу, что многие обвинения, предъявленные следствием, несостоятельны. Вина значительной части обвиняемых состояла лишь в том, что они вели беседы и дискуссии о лишении Романовых престола. Но подобные беседы вели и те, кто остался на воле, — что же, значит, и они подлежали суду?
Лукавые царедворцы, назначенные членами Верховного суда, прекрасно понимали, как выслужиться перед монархом: они вынесли обвиняемым суровейшие приговоры, чтобы Николай впоследствии мог явить свою милость. Хитрый и мстительный, он хотел предстать перед Европой милосердным и гуманным...
Английский маршал Веллингтон на аудиенции у российското императора позволил себе в деликатной форме дать ему совет:
— Ваше величество, проявите сострадание к заговорщикам дворянам. Пусть ваше царствование не будет омрачено смертью тех, кто раз ошибся. Венценосец — идеал для верноподданных, образец высокого человеколюбия и справедливости для всех, живущих под его скипетром.
Улыбка застыла на лице Николая, но Веллингтон ее не заметил.
— Господин маршал, — любезно отвечал русский царь, глядя поверх головы важного гостя, — я чту ваше мнение и рад выполнить любую просьбу касательно осужденных Верховным судом. Я удивлю Европу, оказав отеческую милость и проявив христианское всепрощение. Поймите — их судил не я, а закон России! А перед законом все равны — и цезарь, и плебей.