Муравьев заметно растерялся.
— Я и сегодня в принципе не возражаю против этой акции. Но иногда меня охватывают сомнения: не послужит ли она сигналом для восстания черни? Поэтому я думаю, что революцию надо осуществить мирным путем, это больше отвечает нравственному чувству русского человека.
Пестель подошел к окну и залюбовался видом на Фонтанку и Михайловский дворец на противоположном берегу Невы. Не поворачиваясь, сказал, что, к сожалению, не очень верит в нравственность православия. Православие освящает несправедливость и господство меньшинства над большинством.
— Я не вижу в истории примеров, когда бы оставленные в живых, но лишенные трона венценосцы не представляли собой опасности для новых правительств. Тем более революционных.
— Ну что же, вы правы, — без особого энтузиазма согласился Муравьев. — Хотя наши взгляды на некоторые вопросы не совпадают, тем не менее я на всю жизнь враг абсолютизма. Этому принципу я не изменю, от идеи не отступлю.
— За это я вас и уважаю.
Пестель повернулся к Муравьеву, хотел подойти к нему и пожать руку, но в этот момент слуга доложил, что приехал князь Оболенский.
— Проси, — сказал хозяин и, извинившись перед Пестелем, пошел встречать нового гостя.
Князь Евгений Петрович Оболенский, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, считался одним из организаторов Северного общества. Он был сторонником республиканского строя и поддерживал «Русскую правду»; ему импонировали высказывавшиеся в ней революционные идеи.
Князь Оболенский, приветливо поздоровавшись с Пестелем, сразу начал расспрашивать его о Волконском, Давыдове, Юшневском, пересыпая вопросы шутками и вспоминая смешные случаи из жизни столичных оригиналов. Начитанный человек, прекрасный знаток литературы, Оболенский рассказывал очень интересно и живо, рисуя портреты общих знакомых. Пестель слушал его с удовольствием.
За этой беседой и застал их Рылеев — самый младший в столичном Обществе, энергичный и пламенный пропагандист его идей. Среднего роста, смуглый и худощавый, он производил впечатление человека сурового и даже угрюмого. Но как только Рылеев начинал говорить, его хмурость сразу исчезала, в карих глазах загорался огонек, и перед слушателями открывалась чистая, светлая душа поэта.
Кондратию Федоровичу еще не было тридцати, однако он выглядел старше своих лет, — может быть, потому, что жизнь его была довольно трудной. Отец Рылеева, бригадир екатерининских времен, обладал суровым характером и жестоко обращался со всеми, кто был от него зависим. Все в доме его боялись, не только слуги, но даже жена, Настасья Матвеевна. В припадке гнева он запирал ее в погребе, а сын Кондратий дрожал от страха и куда-нибудь прятался, чтобы не попасться отцу на глаза. Все это легло тяжелым бременем на душу мальчика.
Чтобы избавить сына от ярости мужа, Настасья Матвеевна отдала Кондратия в Первый кадетский корпус в Петербурге, директором которого был немец Клингер, к сожалению, тоже сторонник телесных наказаний. Горячему, непоседливому мальчику часто доставалось на орехи, тем более что иногда он брал на себя чужие провинности.
К этому времени относятся первые поэтические пробы Рылеева. Потом появится убийственная сатира на любимца Александра Первого — Аракчеева, которого ненавидела вся Россия. Стихотворением «К временщику», напечатанным «Невским зрителем», зачитывался весь Петербург, и слава дотоле никому не известного пиита сразу неимоверно возросла.
В 1814 году Рылеева выпустили из корпуса в чине прапорщика. В составе Первой резервной бригады он побывал в Германии, Франции, Швейцарии.
После пребывания в чужих странах упала пелена с глаз Кондратия Рылеева. Крепостническая Россия, освященное законом и церковью рабство — весь уклад жизни на родине породил желание бороться за справедливость, способствовать освобождению народов России. И Рылеев поклялся принести жизнь на алтарь свободы во имя благоденствия народа.
Военная часть, в которой он служил, квартировала в Воронежской губернии, в селе Подгорном. Рылеев влюбился в дочь помещика Тевяшова, Наталью Михайловну, и вскоре женился на ней.
По требованию тестя в конце 1818 года в чине подпоручика он вышел в отставку, некоторое время служил заседателем в Петербургской палате уголовного суда, пользуясь большой популярностью среди простолюдинов, особенно после того, как выступил в защиту восставших в Ораниенбаумском уезде, в имении графа Разумовского.