— Дети мои, многих из вас уже допросили по делу о тайном ордене иезуитов. К сожалению, я не удовлетворен результатами. У нас осталось слишком мало времени для спасения. И я не могу позволить им погибнуть. Вы должны мне помочь. Вот здесь, — он поднял руку со сложенным вдвое листком бумаги, — список из пятнадцати человек. Их выбирал компьютер с помощью генератора случайных чисел. Я даю вам еще час. Если за это время я не узнаю ничего нового — эти люди умрут.
Мы честно ждали час в просторной комнате рядом с залом. Каждый из заключенных мог сделать заявление, и его бы к нам пустили, но никто не пришел.
— Их уже опросили, Господи. И многих при помощи наркотиков. Они просто ничего не знают.
— Они просто не поверили. Что ж, придется доказывать.
Эммануил достал список, передал охраннику.
— Приведите этих людей.
Пятнадцать человек. Бледные лица. В свете ненастного дня, проникающим через зарешеченные окна, они уже кажутся мертвыми. Среди них Эндо Хасэгава. Мне кажется, что выбор был неслучаен. Компьютер здесь не причем.
Пятнадцать человек? Нет, шестнадцать.
Я вопросительно посмотрел на Господа. Он — ободряюще на меня, потом — на них.
— Я знаю, что большинство из вас невиновны, — начал он. — И тем не менее вам придется умереть. Но вспомните о первых мученниках христианства. На них тоже не было вины, но они умерли, разорванные львами на камнях Колизея, замученные и сожженные. Но, если бы не было этой жертвы — не было бы и торжества Веры. Ваша жертва не меньше. Ваша смерть для торжества на Земле божественного закона в Великой Империи. Но вам легче. Близится тот день, когда мертвые восстанут. Близится время воскресения. Первым мученикам пришлось ждать почти две тысячи лет. Вам — год, не более. Через год я верну вас. Ваша смерть — лишь видимость, боль мимолетна. И я не хочу, чтобы вы умерли, отчаявшись и погубив души проклятиями своему Богу.
Он кивнул охраннику, и в комнату внесли поднос с хлебом для причастия и золотой чашей. Поставили два подсвечника. Белое дерево. По три свечи в каждом.
Вызывал по одному, по списку. Они преклоняли перед ним колени, принимали причастие.
Огонь в глазах. Рыцари идущие на смерть за своего сеньора.
— Нагаи Тору!
— Я не буду.
Ничем не примечательный щуплый японец в такой же синей робе, как у всех.
— Дитя мое, ты не хочешь примириться со своим господином?
— У меня другой господин.
— Подойдите сюда! — Эммануил почти кричал. Его лицо исказила ярость, и под его благообразным ликом я вдруг увидел другое лицо, напоминавшее карикатуру, сожженную в Вене на площади святого Штефана. И мне стало страшно.
Нагаи подошел. Спокойно, независимо. Я восхитился.
Эммануил резко схватил его за руку. Рука со знаком. В мерцающем свете свечей было трудно понять поддельный он или настоящий.
Японец поднял голову. Ужас в глазах. Потом равнодушие и пустота. Он начал медленно оседать на пол. Потом упал. И только тогда Эммануил отпустил его руку. Знак остался.
Нагаи был мертв.
— Продолжим, — сказал Эммануил и обвел зал глазами. — Так будет с каждым, посмевшим мне изменить.
В некоторых индийских сектах, говорят, адепты сидят на подстилках из человеческой кожи. Дальнейшее напоминало радение подобной секты. Да, соседство с трупом добавляет действу мистицизма. Первые христиане тоже любили устраивать свои агапы[85], используя вместо столов гробы с костями мучеников.
Последним подошел тот самый таинственный шестнадцатый. Эммануил назвал его по имени, но я не запомнил.
— Твоя задача — самая трудная. Сегодня ты получишь полное отпущение грехов и свободу, — Эммануил задумался. — Ты действительно неплохо владеешь мечом?
— Да, Господи.
Эммануил кивнул.
— Надеюсь. Встань, повернись к ним… Дети мои, я хочу, чтобы вы смотрели на этого человека не как на палача, а как на кайсяку. Его роль также почетна, как и ваша.
И палач низко поклонился своим будущим жертвам, и они ответили ему поклоном.
— Выведите их на тюремный двор, — приказал Эммануил охране.
Потом повернулся ко мне.
— Теперь ты.
Во всем происходящим мне чудилось какое-то несоответствие, морок, обман. Причастие Третьего Завета здорово вышибало из головы подобные мысли, и я принял его с радостью и облегчением. Правда, последнее время эта радость и облегчение длились все меньше и меньше.
— А теперь подпиши.
Это был смертный приговор этим пятнадцати. Подпись Великого Инквизитора необходима. И я подписал.