— Я имею право на эту власть более чем кто-либо другой. И не только на эту. И теперь лишь личные амбиции мешают вам принять то, что уже произошло.
Он кивнул Сергееву, и тот приказал что-то по сотовому телефону.
Не прошло и пяти минут, как в зал начали просачиваться спецназовцы и вставать цепочкой вдоль стен и в проходах. Учитель довольно улыбнулся.
Но еще через мгновение улыбка исчезла с его лица, и оно стало более, чем суровым, потому что широко распахнулись двери слева от нас, и на пороге появился другой отряд спецназовцев.
Эммануил вопросительно посмотрел на Сергеева.
— Парламентская охрана.
— Они вам не подчиняются?
Генерал отрицательно покачал головой.
Эммануило-Сергеевы спецназовцы направили дула автоматов на парламентскую охрану. Охрана — на них. Казалось, столкновение неизбежно.
Учитель поднял руку.
— Не сметь! — приказал своим, потом обернулся к охранникам.
— Что вам угодно, господа?
— Вы арестованы! — объявил командир. — Сдавайте оружие!
— У меня нет оружия. Что же касается ареста, идите сюда. Что в дверях-то стоять?
Командир с подозрением покосился на эммануиловцев.
— Они не выстрелят, — сказал Учитель. — Я приказал им не стрелять. Давайте поговорим. Смотрите!
Эммануил провел рукой по воздуху, указывая на пол перед охранниками. И вслед за его движением на полу пролегла черная трещина и начала медленно расширяться.
— Смотрите! Это трещина на теле мира. Она появилась в тот миг, когда я ступил на землю, и пролегла через сердце каждого из вас. По одну сторону свет, по другую — тьма, по одну сторону добро, по другую — зло, по одну сторону те, кто приняли меня, по другую — отступники. Видите?
Трещина стала шире и глубже. Из нее вырвались языки пламени.
— Это огонь, предназначенный для вас.
Трещина удлиняясь побежала вокруг охраны.
— И вот вы уже на острове, окруженном пламенем. И он все уменьшается. И армия, и народ уже на моей стороне, а вы — только кучка безумцев, осмелившихся сопротивляться тому, кто много могущественнее вас, и достойны лишь жалости.
Остров, на котором стояли солдаты, катастрофически уменьшался, от него то и дело отламывались куски и падали в огонь. Спецназовцы медленно отступали от краев и с ужасом смотрели в огненную бездну.
— Но для того, кто примет меня в своем сердце, пропасть станет узкой трещиной, которую достаточно перешагнуть. Потому что я никогда не отворачиваюсь от тех, кто идет ко мне. Только протяните мне руку.
И он легко спустился с трибуны и шагнул в бездну. Только бездны уже не было. Я увидел, как рослый командир парламентского спецназа обессиленно повис на руках Эммануила, а по полу проходит тонкая трещина. Я сглотнул слюну. В горле у меня пересохло.
— Ну, все, — улыбнулся равви. — Все живы. Между прочим, вы очень кстати, ребята. Президент низложен, и вы переходите в мое распоряжение. Сейчас мы пойдем в Кремль, где я приму власть. Вы будете моей охраной.
— Да кто ты, черт побери? — возмутился командир охранников.
— Господь, — небрежно пояснил равви и подал нам знак следовать за ним, а сам ласково взял за руку офицера и повел его к двери.
— Пойдемте! — кивнул он остальным.
Не знаю, что произошло, опешили ли они от такой наглости, или Учитель обладал мистической силой, заставлявшей подчиняться тех, кто еще минуту назад желал ему поражения и смерти, но (я не верил своим глазам) за ним пошли!
— В Кремль, равви? — робко поинтересовался я. — А как же телевидение?
— Теперь они за нами побегают, а не мы за ними, — и Учитель решительно направился к выходу из здания Госдумы.
В Кремле нас ждала еще одна неожиданность. Здесь была суета, беготня, взволнованные разговоры многочисленных чиновников и полное равнодушие к нам охраны. Оказалось, что Президент скоропостижно скончался. Говорили то ли об инфаркте, то ли об инсульте. Впрочем, кто его знает?
А утром было телеобращение к народу, короткое и искрометное. Причем каждый услышал в нем то, что хотел услышать. Я только поражался рассказам своих знакомых, настолько они отличались друг от друга. Зато вид у всех слушателей был загруженный и удовлетворенный.
Обращение через спутниковое телевидение транслировалось по всем странам мира, причем, по словам опешивших журналистов, не понадобились переводчики. Эммануилу непостижимым образом удавалось говорить на всех языках одновременно.
Народ же, как ему и положено, безмолвствовал. Ему давно было все по фигу, этому, который народ.