Лихорадочно дрожат пересохшие губы, над впалыми щеками горят глаза. Кажется, весь он состоит только из губ и глаз.
— Остановите, — приказывает Господь. — Подойди.
Он возлагает руки на голову саньясина. Тот медленно опускается вниз. Только иссохшие узловатые руки на дверце. Потом и они слабеют и падают.
— Ты свободен, — говорит Эммануил.
Наконец движение ускоряется, и мы видим причину задержки. Посередине дороги лежит большая черная корова и лениво обмахивается хвостом. Никто так и не решился тронуть священное животное. Потеснили толпу, и она выгнулась, как брошенный на землю лук. И мы объезжаем предмет поклонения индусов по этой изогнутой траектории.
Господь улыбается. У меня же по контрасту с двумя предыдущими событиями это вызывает нервный смех.
Потом в городе будут говорить, что сама богиня Ганга вышла поприветствовать Господа Нараяну, обратившись черной коровой.
Мы остановились возле дворца Радж Бхаван, построенного в том же причудливом индоевропейском стиле. Теперь здесь располагается Господня резиденция.
— Отдыхай, Пьетрос, — сказал Эммануил, выходя из машины. — А в пять часов ко мне.
Это было сказано так буднично… Однако я не обманывал себя относительно смысла этого приглашения.
Мы вошли в Индию в середине сентября, чему предшествовали переговоры. Индусы не хотели войны с огромной Империей, но жаловались на бедность и просили денег. «Ладно, — сказал Господь. — Плата за отсутствие геморроя». Еще просили не разгонять парламент. «Ладно, — сказал Господь. — Если все принесут присягу». Теперь парламент заседал в Дели на предмет решения вопроса, а мы медленно продвигались вглубь страны, не встречая сопротивления. А медленно исключительно из чувства такта.
Позади остались Камбоджа, Тайланд и Бирма с очагами сопротивления в джунглях и покорными правительствами. Непал признал нашу власть без осложнений. Монархию сохранили, но добавили к ней наместника, которого тактично обозвали Советником по Политическим Вопросам.
Господь тащил за собой даосских бессмертных. Они были малофункциональны на современной войне и работали парадной охраной, которую он активно демонстрировал в Юго-Восточной Азии.
Эммануил переплюнул всех завоевателей прошлого. Александр не дошел дальше Индии, Чингисхан не покорил ни Японии, ни Европы. Об остальных и говорить нечего. Самое удивительное, что Империя держалась и не обнаруживала тенденции к распаду.
Иоанн подбивал Господа принять титул повелителя Евразии.
— Рано! — отвечал Эммануил.
В пять часов вечера я предстал перед ним в его покоях.
Комната была обставлена в восточном стиле. Кресла и диван с яркой обивкой, ковер на полу, инкрустированный камнем низкий столик. На улице шел дождь. Точнее ливень. Вода стояла сплошной стеной, и ее туманные скопления сносил ветер. Окно было открыто на веранду. Тянуло свежестью. Дождь барабанил по листьям пальм и гигантских фикусов в три этажа.
Господь стоял у окна, сложив руки на груди.
— Садись, Пьетрос.
Вошел слуга, поставил передо мной единственный бокал, налил вина. Эммануил кивком отпустил его. Сел рядом. В руке у него появился маленький пузырек. В бокал упало несколько капель.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Лекарство.
Я понял.
— Пей, Пьетрос. К сожалению, я не могу иначе подарить вам Тело Славы. Нужно сначала убить то, которое есть. Иоанн, Матвей и Варфоломей уже прошли через это.
Знаю. «Не дрейфь, Петр, — говорил Матвей. — Тебе когда-нибудь аппендицит вырезали? Заснул — проснулся. И все дела».
Мне никогда не вырезали аппендицита.
«Это только Варфоломею не повезло, — успокаивал Матвей. — Но он сам нарвался. А с нами без проблем».
По комнате плыли сумерки. Только сияла золотистая обивка кресел и мой бокал.
— Я проводил тебя через огонь, — продолжил Эммануил. — Тебе ли боятся? Это даже легче. Быстро и безболезненно.
В безболезненность верилось слабо.
— Ты же знаешь пророчества, Пьетрос. Воскресшие получат иные тела. А те, кто переживет апокалипсис?
— Его никто не переживет.
— Вот именно. Через это пройдут все. Просто вы несколько раньше. А апокалипсис переживут. Вы его переживете.
Я взял бокал. Господь смотрел на меня.
Вдруг зазвонил телефон. Эммануил схватил трубку.
— Да!
Молчание. Только его губы побледнели и напряглись пальцы, сжимающие телефонную трубку.
Жестом он приказал мне остановиться. Да я и сам замер в ожидании с бокалом в руке.