— Теперь ты уже не забудешь этой мелодии, — сказал мертвец. — Я сложил ее для нее. Передай эту музыке Марии, это мой прощальный подарок. — Он небрежно оттолкнул замершего от ужаса Муханова и спокойным шагом вернулся к вращающемуся кольцу. Призрак еще улыбнулся Генриетте и вступил в бездну.
Данил подскочил к чудовищной машине и передвинул пусковой рычаг. Колесо замедлило движение, а потом и вовсе остановилось. Врата на тот свет замкнулись, темнота развеялась в воздухе, не оставив после себя и следа. Инженер облегченно припал к зубчатому колесу.
— Это конец, — сказал он. — Покойник завершил свою месть, проявив милосердие, мы же можем вернуться домой и чего-нибудь выпить.
Варшава, 17 (29) ноября 1871 г., полдень
Судебные исполнители тщательно отмечали каждый обломок, погружаемый работниками на телегу. Носильщики старательно укладывали спасшиеся, но и совершенно размокшие книги и инкунабулы, инструменты и лабораторное оборудование. Во дворике осталась лишь куча разбитой мебели, рваной одежды и битого стекла. Данил был официально объявлен банкротом, причем за то, что не выплатил первого взноса по кредиту. Он стоял на дожде в сюртуке с поднятым воротником и в несколько грязноватом цилиндре. С печалью наблюдал он за тем, как полученное от деда наследие уходит в жадные лапы владельцев банка.
— Ростовщики хреновы, — печально сообщил он Алоизию.
Джинн, не говоря ни слова, лишь мрачно кивнул. Он и сам выглядел прибитым. Один глаз практически не открывался по причине опухоли, к тому же симметричное, благородное лицо негра теперь пересекало несколько шрамов. А все по причине того, что лицом он врезался в ящик с экспонатом из «Архива Ж».
Один из судебных исполнителей, мрачных типов в рединготах, тщательно прочесывающих каждый уголок домовладения на Шлиской, как раз собрался вешать пломбу на дверях дома.
Данил сглотнул горькую слюну. Он открыл дверцу на груди, покопался внутри, вытащил медную лампу и вручил ее джинну.
— Держи. Ты свободен, — без лишних слов сказал он. — Ты спас мне жизнь, пытался победить боевое чудище… Ты был верным слугой и хорошим приятелем, я же не могу вечно относиться к приятелю, как к невольнику. Можешь возвращаться в жаркие края, куда ты там хотел…
Пару секунд Алоизий стоял, крутя в своих громадных ладонях ничем не примечательную лампу. В конце концов, он вытер рукавом нос и слезящиеся глаза.
— Нет, я не могу этого принять, — басом прогудел он. — Впрочем, сам этот предмет вовсе не служит для того, чтобы мною владеть, он всего лишь символ. Я обещал графу Ходкевичу, что буду заботиться о его внуке, и сделаю это, даже если и не знаю что… Опять же, я вовсе не чувствую себя рабом, а ты, Данил, шикарный приятель. Быть твоим слугой — это честь.
Великан поклонился в пояс, положив ладонь на груди. Данил небрежно отмахнулся.
— Так я и думал, — подвел он черту. — Короче, можешь отправляться в тот отпуск, о котором ты так мечтал. Ты заслужил его после семидесяти лет беспрерывной службы. К сожалению, выплатить надлежащую тебе и просроченную мною зарплату я не могу. Сам знаешь.
— Знаю. Ничего страшного, как-нибудь справлюсь. Но я не могу оставить тебя в столь тяжелой ситуации. Сначала помогу как-то стать на ноги…
Данил улыбнулся негру и крепко хлопнул его по спине.
— Возвращайся к себе домой, джинн. Я справлюсь. — Довнару пришлось затолкнуть подальше комок в горле, прежде чем удалось закончить: — Я ведь уже не ребенок, темная ты масса. Давай, вали отсюда, и немедленно! И вот увидишь, когда ты вернешься, я буду богат, что твой паша!
— Знавал я многих пашей, к примеру, во времена Сулеймана Великолепного…
— Хватит мне втирать свои враки, дух зла. Лети уже к чертовой бабушке, еще успеешь на поезд…
Алоизий обнял Данила и крепко прижал его к груди, затем, совершенно по-отцовски, поцеловал в лоб. Слезы, смешанные с дождевыми каплями, стекали по щекам великана. Чернокожий «отпускник» оттер их нервным движением и ушел, исчезая в струях льющейся с неба воды. Данил вышел за ним из подворотни, но негра уже не увидел. Джинн развеялся без следа.
Инженер еще стоял какое-то время, пытаясь не обращать внимания на ругань носильщиков, таскающих его имущество. Через пару минут пломбу повесят и на ворота, вот тогда Данил Довнар сделается бездомным и совершенно одиноким.
Неожиданно перед воротами с грохотом остановилась русская двуколка, в которую был запряжен массивный жеребец. На козлах сидел Кусов в тяжелой синей шинели жандарма с прикрепленными к ней полковничьими эполетами. Он приложил ладонь к каракулевой шапке с двуглавым орлом и протянул руку Данилу.