Геня взяла лежавшее на кровати портмоне, вынула из него десятикопеечную монетку, и уже хотела было открыть окно, как до нее дошло, что почти не одета. Тогда она быстро натянула сорочку и только после того выглянула во двор. Шарманщик стоял посреди площадки, окруженный пятью сыновьями Яси, которые игрались с привязанной к инструменту обезьянкой. Старик с седой бородой и в грязном лапсердаке яростно крутил ручку шарманки и поглядывал вверх, рассчитывая, что какое-нибудь окно, в конце концов, и откроется. Геня улыбнулась и бросила монетку. Лишь только та брякнула о землю, мартышка подскочила к ней и отнесла хозяину. Музыкант кивнул пруссачке и оскалил гнилые зубы в усмешке.
Девушка уселась на подоконнике и слушала мелодию, позволяя прохладному ветру врываться в комнату. Яся считала проветривание исключительно вредным для здоровья и нежелательным для мебели. Как она решительно протестовала, когда Генриетта открывала окно, как чуть ли не панически страшилась варшавского воздуха. Привычный смрад затхлости, пота и готовящейся еды заполнял каждую квартиру, и он был гораздо безопаснее свежего воздуха, но, прежде всего — он был свойским! Но вот наша юнкер-девица обожала открытые пространства и ветер, и при любой возможности она впускала их вовнутрь помещения.
Шарманщик не щадил усилий, чтобы обеспечить развлечение жителям доходного дома. И это принесло свои плоды: из окон полетели гроши и копейки. Генриетта положила голову на руки и закрыла глаза, подставляя лицо ветру. Радостные, возвышенные звуки врывались в ее мысли. Они ассоциировались с германскими военными маршами, греющими сердце любого солдата. Пруссаки такую музыку обожали, Геня почувствовала себя как дома.
Как вдруг ее охватило странное беспокойство. Ветер совершенно утих, замолк хохот хозяйкиной детворы, умолк доходящий издали городской шум, как будто бы вся Варшава замерла в тишине. Слышно было только лишь шарманку, ее мелодия звучала все громче, она врывалась не только в мысли, но и грубо вонзалась прямиком в реальность. Генриетта поглядела вниз. Шарманщик вертел ручкой словно автомат, уставившись куда-то отсутствующим взглядом. Обезьянка припала к земле, поджав лапки и трясясь всем тельцем. Из шарманки сочилась темнота, протекала сквозь дешевые украшения корпуса и стекала на землю. Пацаны отступали шаг за шагом.
Прибывает, хотела шепнуть Генриетта, вот только слова никак не хотели проходить сквозь горло.
— Он снова тут, — с огромным трудом все же процедила она..
А вокруг музыканта уже клубились полосы тьмы, как бы ожидая случая материализоваться. Шарманка играла все медленнее, звуки мелодии сонно бубнили, грязли в тенях. Через мгновение они замрут в тишине, в апозиопезисе, и вот тогда вновь появится он — Генриетта знала, что так и случится. Вновь случится что-то ужасное, снова кто-то погибнет.
Она стиснула зубы так, что те буквально скрежетнули. И этот звук диссонансом вонзился в гаснущий ритм. И он освободил ее! Девушка отклеилась от подоконника, бросилась к туалетному столику и схватила один из револьверов. Она выстрелила в окно, целясь в небо. Бабахнуло громко! Оглушающий грохот выстрела прокатился по колодцу двора, загремел в водосточных трубах, тряхнул стеклами в окнах. Зато чары рассыпались.
Шарманщик глухо вскрикнул и опал на колени. Обезьянка начала пищать, детвора хором разревелась. Генриетта же упала грудью на подоконник, тяжело дыша, как будто после отобравшего все силы бега.
— Выходит, нужна будет помощь Данила, — с трудом просопела она. — Демон близок, он только и ждет случая, чтобы снова убить.
Варшава, 13 (25) ноября 1871 г., 14:30 пополудни
На обед подали суп с капустой и ячневую кашу, в дополнение ко всему меню — по кусочку черного хлеба. Данил с достоинством принял погнутую жестяную миску и деревянную ложку, спросил даже у охранника какой-нибудь аперитивчик, но ответа не дождался. Тогда он уселся за стол напротив Бурхан Бея, который уже принялся за еду.
— Я не успел попросить машинного масла, — пожаловался инженер турку. — В подобных условиях механизм начнет сбоить, сырость большая…
— Может даже ржаветь начнет, — сокамерник покачал головой. — Конечно же, если он настоящий, господин офицер.
— Да успокойтесь уже вы, никакой я не переодетый жандарм или провокатор, — буркнул Данил и погрузил ложку в миске, — а механизм у меня не заржавеет, потому что сделан из золота. Но только пускай это останется между нами.
Какое-то время ели молча. Потом изумленный Довнар выловил из супа приличный кусок мяса. Да, жилистого и твердого, но мяса. Он с признанием покачал головой. Быть может, блюдо и не было слишком изысканным и обильным, но, благодаря нему, можно было выжить. Если бы не холод, так в этой тюрьме можно было бы даже как-то и выдержать. И наконец-то нужно было подумать, как отсюда выбраться. Алоизий наверняка уже ожидал вызова. Вот только что с того? Ведь вдвоем они никак не перебьют охрану, а даже если и перебьют, то из крепости все равно не выберутся. Слишком много здесь военных.