Дедушка прямо сказал:
— Если ты после репетиции хорошо выспишься, ночью я возьму тебя с собой в церковь.
— А если я просплю?
— Я тебя разбужу.
Он всегда держал своё слово. Мать, правда, пыталась возражать, но дедушка умел настоять на своём. Это был вынужден признать даже господин Луккези, хотя он пользовался благорасположением монсеньора за то, что сам сочинял музыку. А вообще что такое сочинять музыку? Накорябал что-то такое на бумаге — и готово. Как-то он сам явился к дедушке с несколькими исписанными листами:
— Дода, я тут кое-чего сочинил.
— А что именно?
— Симфонию.
Даже если ежедневно слышать это слово, произнести его тем не менее очень трудно.
— Ни одному из произведений Стамица с ним не сравниться. Подумать только — симфония Людвига ван Бетховена.
Выяснилось, что дело это довольно простое, и вот тогда-то в награду дед с ним отправился кататься на пароме.
Падал снег, было очень холодно, но мать хорошо укутала его, и потом, он уже не считал себя малышом. Ведь несколько дней тому назад ему исполнилось три года.
Несколько мальчишек с издёвкой кричали ему вслед:
— Шпаниоль! Шпаниоль!
Глаза Людвига засверкали от ярости. Мальчишки были гораздо старше его, всё равно он не побоялся бы вступить с ними в драку. Но ему ни в коем случае нельзя было опаздывать на репетицию. Дедушка терпеть не мог неаккуратных людей.
Он упрямо вскинул голову, придал лицу презрительное выражение и зашагал дальше. А вот и знакомый дом.
Он с трудом вскарабкался по высоким ступеням, и обычно, услышав звуки его шагов — туп! туп! туп! — дедушка открывал дверь. Но сегодня этого не произошло.
Он дотянулся до ручки, однако она выскользнула из его рук. Наконец дверь распахнулась, и он увидел дедушку, сидящего в кресле с высокой спинкой у окна.
— Добрый день, Дода.
— Добрый день. Извини, что не встретил тебя, но я так устал.
Людвиг опёрся локтями о колени деда и прикрыл смуглое лицо ладонями.
— Разве мы не пойдём на репетицию?
— Её перенесли. У нас ещё есть время.
— Тогда поспи немного, Дода. Я разбужу тебя. Скажи во сколько?
Придворный капельмейстер надвинул Людвигу шапочку-«блин» на нос и слабой дрожащей рукой погладил его по голове. Затем он посмотрел в окно на кружащиеся в каком-то загадочном танце снежинки.
— У меня отказывает сердце, но спать я не хочу. Об этом я ещё вчера сказал доктору, чьи микстуры мне не помогают. — Он вяло махнул ладонью. — Это всё из-за тебя, мой маленький Людвиг. Мне очень хотелось, чтобы у тебя было счастливое детство и чтобы ты жил как в раю. Извини, если не получилось.
Дедушка говорил сегодня довольно странно. И вообще, казалось, был чем-то встревожен. Внезапно он закрыл глаза, свесил голову набок, громко всхрапнул и замер.
Боясь его разбудить, Людвиг осторожно поставил рядом обитую бархатом скамейку для ног. Теперь ему нужно было внимательно следить за часами, которые, правда, усердно тикали, но стрелки двигались слишком медленно. На улице мерно падали снежные хлопья, было довольно красиво. Зато весной можно кататься на пароме.
Часы издавали один и тот же шепелявый звук.
Вдруг то ли оглушительно загремел маятник, то ли пророкотал сильный голос дяди Франца Ровантини, похожего сейчас на Деда Мороза и склонившегося в глубоком поклоне.
— Я пришёл по поводу нот...
— Дядюшка Франц! — Людвиг вскочил с виноватым видом. — Я тоже заснул, но теперь мы должны...
— Господин придворный капельмейстер!..
Ровантини схватил старика за руку и тут же опустил её. Она безвольно повисла.
— Пойдём...
— Но мы же с Додой собрались на репетицию, — попытался было возразить Людвиг.
— Нет, мальчик. — Дядя Франц резко покачал головой. — Он... заснул. Навсегда. Он умер.
— Умер? Но как же так? Он ведь хотел... — глаза Людвига медленно наполнились слезами, — ...весной покататься со мной на пароме. Мы твёрдо договорились.
— Пойдём, малыш. Твой добрый дедушка умер.
— Дода!.. — во всё горло закричал Людвиг, но, видимо, действительно произошло нечто ужасное, так как дедушка ему ничего не ответил.
Молодой скрипач, которого в придворный оркестр привела надежда быть зачисленным в штат, взял мальчика за руку.
— Взгляни на него на прощанье, Людвиг. И будь всегда таким же добрым и честным, как твой дед. Ибо ты теперь последний Людвиг ван Бетховен.
Вскоре они перебрались с Боннгассе в так называемый «Треугольник».
Но там они жили очень недолго, поскольку квартира оказалась ещё хуже предыдущей, и они вскоре поссорились со сварливыми соседями. Затем нашли себе новое жильё.