«Мой дорогой брат! Я теперь могу быть полностью спокоен за дальнейшую судьбу Карла. Он привык здесь к спокойной размеренной жизни. По его поведению я вижу, что он охотно остался бы здесь. Напомню, что Бройнинг ожидал его возвращения через две недели, а прошло уже два месяца. Поэтому я полагаю, что до следующего понедельника...»
— Михаэль, скажи своему хозяину, что я хочу с ним поговорить.
Иоганн, переступив порог комнаты, сразу же заявил:
— Я думаю только о Карле.
— Знаю, и потому мы немедленно уезжаем. Собери мои вещи, Михаэль, но сперва сходи к моему племяннику. Иоганн, прикажи запрячь экипаж.
Иоганн гордо вздёрнул плечи и с надменной улыбкой ответил:
— Увы, сегодня я не могу его тебе дать. Он может потребоваться жене.
— Значит, нам придётся ждать до завтра?
— Завтра тоже ничего не получится.
— Так когда же?
Иоганн помолчал немного, а потом написал:
«Почему ты так спешишь с отъездом? Но если не терпится, могу дать только телегу, на которой развозят молоко. Её как раз запрягают. Но едет она не в Креме, поэтому по дороге тебе придётся...»
Бетховен подошёл к заиндевевшему окну. Снаружи мела позёмка, всё вокруг окутал стылый мрак. Он медленно повернулся и, не глядя на брата, тихо сказал:
— Иоганн, я вовсе не хочу тронуть твою душу, ибо здесь всем заправляет твоя жена. Но ведь ты знаешь, что я болен. Сегодня ночью я почти не спал из-за болей в боку и сильного озноба. И ты даже не хочешь дать мне до Кремса закрытый экипаж. А ведь я и зимней одежды с собой не взял.
Он скрючился от нового приступа боли, схватился за бок, потом за живот.
На лице Иоганна не дрогнул ни один мускул. Оно по-прежнему сохраняло упрямое выражение.
Наконец Людвиг выпрямился и произнёс сквозь зубы:
— Ну хорошо, надеюсь, я ничего не должен.
Иоганн молча вскинул пять пальцев на правой руке и два пальца на левой.
— Семь гульденов? За что?
Иоганн показал на груду поленьев у печи.
— Правильно! Извини. Я не хотел тебя обмануть.
Иоганн жестом показал, что готов простить ему эту сумму.
— Нет, Иоганн. — На губах Людвига заиграла ядовитая усмешка. — Жена тебе этого никогда не простит, а я не хочу ставить тебя в неловкое положение. Вот деньги.
Ветер свирепо дул в лицо, нагоняя чёрные облака с их белой круговертью. Кучер в овечьей шубе с трудом угадывался за белой пеленой, лошади фыркали и взбрыкивали, явно не желая выезжать куда-либо в такую погоду. Карл плотнее закутался в полученное от Иоганна одеяло, а Бетховен попытался было укрыться от холода среди бочек с маслом, но они, естественно, ничуть не грели. Ему казалось, что тысячи иголок впиваются в измученное болезнью тело.
По дороге кучер высадил их возле деревенского трактира, где, как выяснилось, крошечная комната для гостей даже не отапливалась. Вид Бетховена крайне встревожил трактирщика.
— Только бы он тут у меня не умер! Он же смертельно болен. Нет, господин, почтовая карета здесь не ездит. Сани дать не могу, поскольку просёлочная дорога очищена от снега. Переночуйте, а утром я, если хотите, дам обычную телегу, но, разумеется, за плату.
Бройнинг, стоя на своём любимом месте у окна, с удовольствием попыхивал трубкой. Зима в этом году началась на удивление рано, и жёлтый цвет заходящего солнца предвещал ещё усиление холодов. Бройнинг проводил равнодушным взглядом въехавшую на площадь телегу и вдруг закричал, как безумный:
— Констанция! Посмотри, кто там свернулся в комок на соломе. Это же Людвиг. Я сейчас же бегу к нему. Констанция, брось всё и тоже иди туда!
Но быстрее всех оказался Пуговица. Он подбежал к телеге и обхватил Бетховена за плечи.
— Обопрись на меня, дядюшка Людвиг.
Подбежавший Бройнинг расплатился с возницей и долго вместе с сыном затаскивал Бетховена на второй этаж. В квартире они тут же опустили его на кресло с высокой спинкой. Глаза Бетховена были закрыты, лицо горело, руки бессильно свисали на пол.
— Дела плохи, — прошептала госпожа Констанция.
Бройнинг согласно кивнул. Внезапно Бетховен открыл глаза и хрипло спросил:
— Я у вас?
— Да.
— А Пуговица здесь?
— Здесь! — Мальчик от усердия даже щёлкнул каблуками.
— Прекрасно, только не уходите. Завтра я уезжаю в Лондон. Решено.
Уже в кровати он ещё раз сбивчиво повторил эти слова и, обращаясь к Пуговице, добавил:
— Завтра я непременно уеду в Лондон. Там я вступлю в Филармоническое общество, навещу господина Штумфа. Хочешь поехать со мной, Пуговица?
— Я сейчас схожу за врачом, дядюшка Людвиг.