— Нет, не нужно.
Доктор Зейберт согласно кивнул и взял скальпель, а профессор Ваврух начал протирать раздувшееся тело Бетховена едко пахнущей эссенцией.
— Отвлеките его на минуту, господин Ваврух, — тихо проговорил Зейберт, почти не разжимая губ.
Профессор тут же принялся размахивать руками, словно марионетка, и что-то такое говорить Бетховену, который вдруг коротко вскрикнул и скорчился от боли. Зейберт тут же наклонился к нему и доброжелательно улыбнулся:
— Всё уже позади.
Из надрезанного живота Бетховена в стоящий на полу сосуд стекала мутная струя.
— Вы просто второй Моисей, доктор. Он, как известно, ударил о скалу, и из неё потекла вода.
— Похоже, у нашего пациента вообще нет нервов. — Зейберт на мгновение перевёл взгляд на Вавруха.
— Да, наверное. Но вода течёт и течёт.
Лишь через час Герхарда снова впустили в комнату. Профессор Ваврух положил ему руки на плечи:
— Запомни, мальчик, дядюшке Людвигу пока можно давать только миндальное молоко. И передай своей уважаемой маме мои наилучшие пожелания.
После ухода врачей Бетховен отмахнулся от вопросов Герхарда и попросил его немедленно вскрыть посылки. Мальчик выполнил его пожелание и не мог скрыть своего разочарования.
— Тут только сорок томов и ноты.
— Дай мне один из томов.
— Пожалуйста, но вообще-то из Лондона могли прислать что-нибудь получше.
— Ах, так это посылка от фабриканта арф Штумфа. Ты дурачок, Пуговица. Роскошное издание произведений Генделя. — Бетховен бессильно откинулся на подушки. — Забери том, Пуговица. Мне пока тяжело его держать.
Наступление 1827 года было, как обычно, торжественно отмечено колокольным звоном. В новогоднюю ночь Герхарду разрешили гулять до утра, и он, заметив свет в окне квартиры любимого дядюшки Людвига, быстро поднялся и осторожно открыл дверь спальни.
Больной сидел в кровати, держа в одной руке раскрытый том сочинений Генделя, а другой отбивая такт.
Заметив мальчика, Бетховен замер, и на стену легла огромная тень от его ладони, создавая ощущение, что её обладатель кому-то грозит или заклинает духов.
— Запомни, Герхард, Гендель — непостижимый гений, мне у него ещё многому можно было бы поучиться, и всё же... — тут в его глазах заплясали лукавые огоньки, — и всё же я хотел бы написать ораторию «Саул и Давид», чтобы посостязаться с ним. И я непременно напишу её, может быть, даже раньше Десятой симфонии. В ней я прославлю нас обоих. Ведь я Саул, а ты, Пуговица. — Давид.
— С Новым годом, господин Саул, — радостно выдохнул Герхард.
— Как, уже Новый год?
— Давно...
— Я даже не слышал колокольного звона. А салют был?
Герхард несколько раз кивнул, не сводя с лица Бетховена восторженного взгляда.
— Ну тогда с Новым годом, Ариэль. Как в школе? По-прежнему одни хорошие отметки?
— Да что школа!.. — Герхард положил руку на плечо Бетховена. — Главное, чтобы ты выздоровел, дядюшка Людвиг. Смотри, какую новинку я тебе принёс. Отрывной календарь. — Он перелистнул большим пальцем несколько листков. — В один из этих дней ты непременно выздоровеешь. Давай выберем месяц. Может быть, в январе?
— Слишком рано, Пуговица. Да, я забыл спросить, как здоровье папы?
— Уже лучше. Тогда в феврале...
Бетховен забрал у него календарь и начал сам листать его.
— Чёрные и красные дни, — задумчиво пробормотал он. — В основном, правда, чёрные, и становится жутко, когда понимаешь, что один из этих дней, которые так похожи друг на друга и отличаются только датами, станет...
— О чём ты, дядюшка Людвиг?
— Очень хорошо, что мы, люди, ничего не знаем. — Бетховен доверительно придвинулся к юному другу. — Давай не будем заниматься... чёрной магией.
В начале января Карл отбыл в свой полк в Иглау. Сразу же после его отъезда Бетховен попросил Герхарда отнести отцу письмо, на которое ожидал немедленного ответа.
«Его благородию господину доктору права фон Баху
Вена, среда, 3 января, год 1827
Уважаемый друг!
Перед смертью я объявляю любимого племянника Карла ван Бетховена единственным наследником своего имущества, состоящего в основном из семи банковских акций. Все обнаруженные у меня наличные деньги также следует передать ему.
Я назначаю вас своим душеприказчиком и прошу представить интересы моего племянника перед его опекуном, членом Придворного Военного совета Бройнингом. Храни вас Бог. Примите искреннюю благодарность за любовь и дружбу, которые вы неоднократно доказывали делом.
Людвиг ван Бетховен».