делали здесь в воскресение, донна Анна, что теперь создаем преисподнюю им в
раю. Красота не спасает мир, красота совсем бесполезна, опять говорят о пого-
де, потом читают Дюма, сошла с небес сукровица, кожица мира слезла, а ты не
горяч и не холоден, я дальше пойду сама. Никуда они не текут, дойдешь до са-
мого края, там, где слоненок и черепаха, и три кита, дитя бессловесное, спросят, кто ты такая, с охапкою хвороста чистая простота. Ну как-то найдешься, речь все
же чем-то крыта, исправлена робкою, словно чужой рукой, хотелось давно про-
сеять себя сквозь сито и стать коноплянкою, в клюве носить левкой, молчать на
обложке Державина девой с миртом, тебе не рассказывать, как не прошла вес-
на, как всё устаканилось, где он, сквозной тот мир там, и суть оглавления ста-
нет в конце ясна. Тебе не рассказывать вовсе об этом новом прекрасном мире, мохито опять в цене, и все остальные не лезут в карман за словом, и что ты мо-
жешь выдумать обо мне – две стороны одной медали не принадлежат друг дру-
гу, две словарные статьи на одну букву не встретятся никогда, но мы все рав-
но будем бегать с сачком по лугу, и на все вопросы я тоже отвечу «да». А когда
настанет ночь, можно будет пить маргариту, не наблюдая часов, раз вечность
всегда при нас, и никогда теперь не приближайся к ситу, глупая деточка, свет
очей моих, холод глаз.
100
***
Сидеть за барною стойкой, давиться клубами дыма из расстроенных лег-
ких своих соседей по моде пятидесятых. Мне пишут, что наша страна стыдна, я, кажется, нелюдима, о маленьких радостях или плохих зарплатах, о том, что
как он любил – погубил, три ярда до остановки, а ты со своими набойками не
доплетешься просто, тебе нужны гарантии, оковы или подковки, расширенье
пространства любви и пилюли роста. Нет, всё разнесенное по этим рубрикам
возродится, станет холстом, и больше не будешь думать: “What am I doing in such disorder?”, носить в своей сумочке предначертаний том, и всё, что потом, в
вершках или корнеплоде. Из всего вышесказанного может последовать, что ты
был совсем другим, мы уже не болим, и кормить тебя профитролем - сплошное
ребячество, всё поглощает дым, сердцем родным, шоколадным, как пражский
голем, можно играть в рулетку, прострелишь – нет, или растает раньше, чем
съесть придется, температура хранения – не секрет, минус шестнадцать, мас-
ленка на дне колодца. Как хорошо, что мы уже не болим, а просто молчим, со-
ленья едим с приправой, и говорят – лопоухий ты Белый Бим, лучше тебя сте-
реть, и одною правой кем-нибудь, стойким солдатиком, олово в горло лить, нужно ведь жить, а не просто смотреть в колодцы. Нужно решить, куда поведет
их нить, бросить в пустыне где-нибудь, где придется. Нужно решить, что теперь
мы просто друзья, домашние рыбки или братья и сестры, и не разбить аквари-
ум, и говорить нельзя, но отрывного календаря охвостья совсем не просто бро-
сить вот так, оставить на стенке, надежды себя лишить, мерить другим расстоя-
нием линзу дверных проемов. Я наконец-то выжила и научилась шить, и на сте-
не маркизою снежно мерцает Сомов.
101
Непарадные
Варвара Сергеевна мажет брови крепкой сурьмой, не выходит из дому –
разве приличная дама наденет такие перчатки, прячет письма с розовой лен-
точкой – кто-то совсем не мой, снова ушли за стрелой, кукурузные варит почат-
ки теперь сама, дворовая Глаша вернулась в Екатеринбург рассказывать, что за
извозчики в городе, двадцать, ума палата, лето в провинции кажется проще, там много мух, Варвара Сергеевна думает вслух и кашляет виновато. Совсем ни-
какого проку нет от этой любви, много казенных чернил и слезоточивое чтиво, в Северном Ледовитом спит кракен, зови-зови – никто не ответит, внутри по-
страдать учтиво вдвойне приятней, разные вкусности прячут, приходит май, та-
лия рюмкой обеденного ликера, будет не так, совсем ничего не знай, будет не
так, но все-таки очень скоро. Варвара Сергеевна мажет брови крепкой сурьмой, ленточки-бантики, письма из Зазеркалья, не остановишься вовсе, совсем немой
красной строкой, смотреть забываю вдаль я.
102Непарадные
***
На самом деле я бесполезна, как три сестры, одна из которых читает анато-
мический атлас и краснеет на оглавлении, точит грифель, вторая пишет письма
в Москву и грифели все остры, туда уже поехал кто-то, наверно, Вигель. А тре-
тья мечтает, что все они получат ответ от того, кому приносят новых червей за
обедом, на самом деле никакой Москвы, конечно же, нет, но это не оправдание