нашим семейным бедам. На самом деле письма выносят за калитку и бросают в
большой котел, третья сестра подозревает нечто подобное, но страшась (не по-
дать бы виду), исправно собирает листья салата, наш почтальон хитер, а пер-
вая ногти стрижет, затаив обиду – на самом деле везет же людям, а чем они луч-
ше нас, не сеют, не жнут, а просто пьют кока-колу, которая лайт, покупают би-
лет в первый класс, но без четверти пять как всегда сердце в ноги и долу. Ну до
чего-то я не дотягиваю, никогда я не дотяну, пишу ему о нашей нежности, видах
на урожаи, а он говорит: «Не верю, ты можешь, ну», и семь столов, и три покры-
вала майи. По самой точной мерке любить тебя нет уж сил, а всё сидят у окна, за
мелкие бесьи складки платить, а он любить себя не просил, и в этом всё, любые
остатки сладки, но может быть напишет что-нибудь – просто приедь сюда, кофе
попить, обсудить динамику роста, а в окнах блестит серебром нутряная слюда, и эта среда, что заела и выела просто, роднее всего, что ты можешь мне в серд-
це вложить, и так вот прожить на копейки от прежних получек, а там за калиткой
в котле мы увидимся, Мить, и будем любить только тень раскуроченных тучек.
103
***
Она умела зеленый заваривать правильно, пани Ванда, на день шестой вы-
ливала крашеную водицу, до утра читала Гельвеция, да и ладно – в такие слова
дороже себе влюбиться. Что я хотела косынку раскладывать так, да толку, и если
бы нашей любви не было, ее нужно было из мысли воссоздать по отпечаткам на
янтаре, а потом на полку, потому что все вершки-корешки до расхода скисли. А
четвертый жених пани Ванды тоже сбежал из дома с полноправной испанкой, которой еще франкисты обещали амнистию, тоже звалась Палома, все они ма-
локровны, зато не в пример речисты. А если бы нашей любви не было, ее нуж-
но было бы вырезать в дереве или в камне, рассказывать школьникам о преи-
муществах той мезозойской эры, когда она говорила всем видом, что не нужна
мне, и все проходящие были членистоноги и кистеперы, а потом на этом мож-
но построить свою защиту – дескать, рождаемся и умираем мы одиноко, потому
она с ножовкой идет к корыту, чтобы дерево это избыть до самого сока, и приду-
мать такую месть на досуге тоже, чтобы ты вспоминал меня, календарь листая,
«здесь был первым Петр», растекается соль по коже, еще не тридцатая, но уже
не шестая ловит мух скучным осенним утром, не по назначенью расходует пило-
материалы, и звезда с Востока мешает следы за Лурдом, где сходят язвы и овцы
молчат, усталы. Она умела зеленый заваривать правильно, всех умений и было
столько, чтоб молча дышать упрямо, и смешивал карты в косынке домашний ге-
ний, потому что лучше играть в сапёра горбик и яма. А пятый жених пани Ван-
ды уже открывал калитку с письмом от четвертого, несколько дней в дороге, она
бы хотела в ответ подписать открытку, но всегда запиналась на предпоследнем
слоге «Знаешь, я тебя лю…» и бросала в урну, и смотрела на снег, не моргая, по-
добная фотоснимку, вот бы выпить его, пока ни тепло, ни дурно, и связать свою
лучшую шапочку-невидимку.
104
***
«Никогда не поздно всё начинать сначала» - говорят в журналах, - «высве-
тить нежно прядь». Я нажму курсор и скажу тебе, что скучала, но тебе абсолют-
но не нужно об этом знать. Ну на что тебе излияний девичьих ворох, здесь штам-
пуют их километрами наугад, ни единый слог никогда бы мне не был дорог, ни-
когда не поздно – лгут и отводят взгляд. Что тебе сказать, что мечтала о Сало-
мее, так, с осанкой царскою, кровь или помело. Не об этом ли нужно просить?
Чтоб еще больнее, чтобы всех наконец зацепило и проняло. Чтобы ты прочитал
эти строки, придя с обеда, и сложил их отдельным файлом в корзинный хлам, что корзинный хлам – вот ведь, смерть, где твоя победа, ничего за них никогда
никому не дам. Чтобы ты прочитал эти строки, совсем не веря – ну да мало ли
что за вымысел там сокрыт, мы увидим небо в алмазах, пушного зверя, мы уе-
дем туда, где море, допустим – Крит. Ничего ведь на самом деле, а сны цветные
снятся только в закрытых лечебницах, где компот, иногда навещают знакомые и
родные, в остальное время мерещится что-то, рвёт, никуда отсюда не денешь-
ся, память злая заставляет себе сочувствовать и терпеть, и я им пишу, совсем ни-
кого не зная, и мое усердие где-то себе отметь. Чтобы ты прочитал эти строки и
вспомнил что-то не такое печальное – радость бессмертна здесь, и опять поют, что жизнь пройдет, как икота, и останется пена пива и пыли взвесь. Никогда не
поздно всё начинать сначала – говорят в журналах, высветить нежно прядь, на