карточке сняты, кажется, мы с тобою – ты доедаешь печень трески, а я в макра-
ме гляжу, а сверху архангел с дудочкой, вовсе ведь не с трубою, и я свяжу ему
ёлочку, видит мой Бог, свяжу.
20Счастье возможно
Легкий загар
Аделаида Гюс, простая душа, молчит в наемной карете (после шести воз-
браняется пить коктейли, белки, лимонные пузырьки), вот по четной идет ма-
эстро Гендель, за ним продавцы и дети, раскрытые клети манят, в звучании да-
леки, эхом несовершенства рождаются внутрь фонемы, Ифигении двести тале-
ров, можно сказать – взаймы. Я рождена пастушкой, ощипанной тушкой, все
мы поместимся на гобелене, подпишемся: «Это мы». Аделаида Гюс выходит из
черной кареты, склоняется в полпробела, у меня такая неавантажная партия, всё
я могла бы спеть, всё, что еще не написано, всё, что забыто, смело несите сюда
и за мною закройте клеть. Дети и продавцы окружают маэстро Генделя, вот ле-
денец Петрушка, положи его на язык, такие троятся редко, кто вы, мадам, зна-
комы ли понаслышке с опусом ре-минор, здесь стоит прослушка, мне рассказа-
ла вчера на кухне впотьмах соседка. Король, хотя и не Солнце, тоже в Аркадии, будь оно всё так ладно, как нам мерещится, мы – продавцы столешниц. Я пред-
лагаю вам свой товар, домотканая Ариадна, уедем на острова петеушниц и мно-
гогрешниц. Нет, вы говорите в рифму совсем не то, что можно услышать от ав-
тора Ифигении, вот мы стоим в заторе, за щекой леденец Петрушка, в глазах то-
ска, Weltschmerz, я читал намедни. Это всё рассосется и мы разойдемся вскоре, вы будете петь свои бредни, а я – сочинять, ore et labore, синьора. Всё не так, ни медь, ни золото, ни хрусталь, голословно люблю вас, рядом хочу ютиться на
этом панно, даже третьей фигурой с краю, всё это не так, а потом отправляйтесь
кутить к наядам, а я достаю ваше сердце и ноты ключом вскрываю.
Легкий загар 21
Светильник
Автор театральных романов всегда пропускал прогоны, приходил к театру в
одиннадцать, прятал Устинову за отворотом, и не то чтобы я ищу человека, ко-
торый всегда вне зоны, и не то что мне хочется ставить «равно», всё дыханье
сбивая счетом – раз, два, три, зайчик подстрелен прямо на сцене, пейте клюк-
венный морс, носите теплые варежки ради иммунитета, так он строил город из
кубиков и незаметно рос, уши и ворс – что останется от поэта, если он был поэ-
том, конечно, но это еще вопрос, и даже автор романов о смерти в театре не даст
ответа, так он строил домик из кубиков и незаметно рос, дальше по тексту долж-
но быть другое лето. Автор театральных романов любит заячий мех, синтетиче-
ский, как слеза актрисы, достаточно утепленный, своей десницей карающей пе-
речеркнул здесь всех и ушел в театр, довольный и утомленный. Потом откры-
вает Устинову: «Диктор чужих новостей читает текст, не утвержденный редак-
тором, плещется яд в мартини, в глазах детей открывается ад из трехсот частей, она размышляет: «Мне тридцать пять, пора подумать о сыне». Думай, кому это
выгодно, думай, думай опять, мартини, но только очищенный, выпей для под-
тасовки, зайчик подстреленный выйдет – четыре, пять, сделай поклон, сюжеты
тонки и ловки. Думаешь – горе здесь бывает лишь от ума, и то при особом сте-
чении после девятой рюмки. Но ты ведь прописана в тексте – дальше иди сама, тащи свое тело бренное, агнца, замки и сумки. Он закрывает Устинову, пишет:
«Сегодня среда, а я как пастух своих коров на набережной туманов, слово не вы-
бросишь из словаря – еще бы не навсегда, так и смешу себя раскадровкой пла-
нов».
22 Светильник
Сорока в рукаве
Барсук тануки проснулся девушкой с аперитивом, выглянул из норы – лето
в разгаре, душно, проверил почту, помедитировал о красивом, локон из чепчи-
ка выбился равнодушно. В одном письме написано: «Бедные злые детки, по на-
правлению к северу движутся караваны, но ваш учитель Бродский оставил для
вас на ветке подробное описание ужина монны Ванны». Барсук тануки облизы-
вает передник, идет готовить карпаччо, к вечеру ждать гостей – лису и краше-
ного енота. Царствие пергидроля блестит за стеною плача, кто-то должен де-
лать что-то хорошее, это его работа. Во втором письме написано: «Английские
аристократы, лисы, породистые собаки гончие, приведенья – никого не мину-
ет чаша гнева господня, еноту же ждать расплаты просто бессмысленно». За со-
ставлением силлогизма мог провести и день я, и сутки, и год, пока не наста-
нет очередь фауны местной. Барсук тануки ищет платье из радостного шифона, барсук тануки думает в форме для нас нелестной, сейчас пригорит карпаччо, со-