всем как во время оно. В третьем письме написано: «Помню вкус этого аперити-
ва, в прошлый раз ты выглянул из норы – увидел себя другою. На месте ли это
лето и скоро поспеет слива, на ужин придет лиса, хромая одной ногою».
Сорока в рукаве 23
Каникулы
Просыпаться утром и думать, что ты – человек на Луне, ловить мандарино-
вый запах, немного хвои, рассказать им о свойствах фауны местной, жалеть
вполне, только не себя, не свои чахоточные устои. Вот по Луне плывет манда-
риновый кит (а всё это было написано кем-то, но кем – не помню), говорит, что
твой старший брат никогда не спит, по ночам разбивая сад или каменоломню. У
отца твоего есть много хороших мест, зайка маленький, бесхозяйственная тря-
пица, прячется в кратер, где верно никто не съест, не за что когтем аленьким за-
цепиться.
24 Каникулы
Клубок змей
Господа Головлевы едят бородинский с малиновым джемом, с Хитров-
ки принесли табакерку и черную курицу, дети визжат со страху, принесли гла-
за Одоевского (слепок и воск), подковки, желтую кофту, в довесок еще руба-
ху. Иудушка Головлев решил посадить осину, из табакерки доносится скрип не-
смазанных автоматов, ну для кого ты хранишь этот город, отдай эти камни сыну, тоже еще сокровище – хлеб не бывает матов. Я покупаю черную курицу и раз-
вожу в стакане серу со спичек, нет, сами спички – скоблить еще, что за дело. Го-
спода Головлевы хотят играть на театре, театр говорит о ране, которая не зажила
и стянута неумело. Иудушка Головлев берет учебник «Общая хирургия», раздел
«Кровообращение», от сердца к конечностям путь не близок, для кого ты хра-
нишь этот город, ты знаешь, Лия? Для кого ты варишь малиновый джем, в доме
столько мисок. Нет, он не любит меня, он глядит насмешливо, хлеб окунает в
масло, говорит – это всё филология, в жизни намного проще, говорит: «У тебя
стихи – потухло, потом погасло, ну какое геройство барахтаться в этой словес-
ной толще», нет, конечно, в гуще, он кофе пьет, как французские литераторы-
реалисты, заселить всю землю своим подобием, оттиском в тиражи, почему мы
все на книжной полке наивны и неказисты, оправдай наше существование и о
себе пиши. Господа Головлевы едят бородинский с малиновым джемом, слуша-
ют песню леса, пускай не венского – визу с паспортом, видно, уж не дадут, по-
том на сцену выходит Анненков - плут-повеса, и разрубает гордиев узел наших
словесных пут.
Клубок змей 25
Крайний Север
Гостям всегда предлагали брусничное, помню, как дядя Тоша к нам приез-
жал со своим стетоскопом, тихо стучал по колену. Я редко смотрела в зеркало, думала – не похожа, вот стану великой актрисой и память куда-то дену. Вот эта
гадалка с проседью мне подарила карту, а я ее тут же в урну и дальше пошла, смеясь, я выучу всю Офелию, наверное, даже к марту, к подолу прилипла гли-
на, на пальцах чернильно грязь. Гостям всегда подавали брусничное, было бы
так неловко – уронишь салфетку, возьмешь подосиновик, выбежишь на про-
стор, недавно читала в каком-то сборнике, впрочем, смешна уловка, я не чи-
таю стихи с тех самых прекрасных пор. «Милая Оленька», - мне написала кузи-
на Нюра, - «можно прожить на свете без шарма и без души, можно сидеть на ве-
ранде и звезды считать понуро, но всё, что было с тобой, старательно опиши».
Когда я стану великой актрисой, я ей подарю карету – в таких же ездили фрей-
лины, Дашкова и Вальмон. Вы скажете – вот еще бал господень, всё рассосется к
лету, и будете трижды правы – кому-то уехать вон жизненно необходимо, в до-
роге скрипят рессоры, за поворотом станция, ягоды волчьей след, здесь не пра-
востороннее – я избегаю ссоры, кто-то проводит линию – хвост золотых комет.
26 Крайний Север
Секреты аппетита
Гретхен вернется с ярмарки, сердце саднит шнуровка или большое яблоко
спело гниет в груди, я не пишу три месяца, мне за себя неловко, ангельская сно-
ровка, мельница впереди. Гретхен вернется с ярмарки, бросит на стол пакеты, чтоб ухватить мгновение, скомкать, запечатлеть. Я не гожусь для жизни здесь, не размышляю, где ты, нет ни одной приметы, что неверна на треть. Гретхен вер-
нется с ярмарки, корм для собаки Тито, крем, бигуди из войлока, тридцатилетье
сна, я не пишу три месяца – что тут во мне разлито, ртутная взвесь на чайнике, наша судьба тесна. Наша судьба исписана, с той стороны невнятно, на лицевой
с помарками так не поставят в счет. Если пройти по пристани, мель не скрывает
пятна, что-то во мне меняется и по рукам течет. Каждый на смерть любимого пи-