Что-же дѣлаютъ молодцы дома въ лѣтніе вечера, когда придутъ изъ лавки? спроситъ, можетъ быть, читатель.
Да ничего, посидятъ, поужинаютъ, начнутъ зѣвать, да и залягутъ на боковую. Впрочемъ неугодно-ли вамъ самимъ посмотрѣть, что они дѣлаютъ въ свободное отъ занятій время и прослѣдить два, три часа ихъ жизни. Заглянемте хоть въ молодцовую Черешнева.
Молодцовая — небольшая комната о двухъ окнахъ. На одномъ изъ нихъ стоятъ два горшка герани и банка съ мыльной водой, покрытая кускомъ чернаго хлѣба съ сдѣланной посреди дырочкой — ловушка для мухъ; а подъ другимъ окномъ привѣшена клѣтка съ чижомъ. По стѣнамъ кровати съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и съ таковыми же одѣялами, изъ которыхъ мѣстами видны лохмотья ваты. Надъ одной кроватью виситъ гитара и картинки, изображающія полногрудую барышню съ голубкомъ въ рукахъ, и пьянаго мужика въ красной рубахѣ, валяющагося на желтой землѣ передъ розовымъ питейнымъ домомъ съ зеленою крышею, котораго подымаетъ городовой. На покоробившемся отъ времени шкапу, съ притономъ клоповъ всѣхъ калибровъ, стоятъ шляпы и помадная банка съ кисточкой, служащая вмѣсто бритвеннаго прибора. Недалеко отъ шкафа на комодѣ, надъ которымъ понѣщается маленькое загаженное мухами зеркальце, лежатъ платяная и головная щетки, послѣдняя пріобрѣтшая мохнатость отъ волосъ, вырванныхъ изъ тѣхъ головъ, къ которымъ она имѣла счастіе прикасаться, да двѣ книги: «Черный гробъ и кровавая звѣзда» и «Полный пѣсенникъ.» У окна столъ и нѣсколько стульевъ сомнительной прочности. Въ углу висятъ образа съ заткнутой за ними запыленной вербой; передъ ними горитъ лампада, съ привѣшенной подъ нею цѣлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ.
Десятый часъ вечера. Молодцы только-что сейчасъ возвратились изъ лавки. Всѣ они одѣты въ халаты, которыми обыкновенно снабжаютъ ихъ татары или на промѣнъ стараго платья, или за два съ полтиной, и въ туфли съ совершенно оторванными задками. Быть въ халатѣ и туфляхъ по вечерамъ у нихъ обыкновеніе: и платье не носится, да и хозяинъ спокоенъ, — въ этомъ нарядѣ молодецъ никуда уже не отлучится изъ квартиры.
Трое молодцовъ сидятъ у окна и сбираются играть въ три листа. Они подбираютъ подъ масть карты.
— Винновой крали нѣтъ, говоритъ одинъ изъ нихъ:- да это ничего, крестовая двойка кралею будетъ, значитъ за фальку пойдетъ.
Иванъ, молодой человѣкъ съ закрученными усами, обладатель книгъ лежащихъ на комодѣ, сидитъ съ гитарою въ рукахъ и ораторствуетъ.
— Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынскій чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порогѣ у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бѣжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрѣлъ на нее, мигаетъ мнѣ, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: «здравствуйте, Степанъ Ѳедорычъ»! Какъ, я говорю, развѣ ужъ у васъ того? «Какъ же, говоритъ, на мази дѣло»; да знаете, не запримѣтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лицѣ измѣнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрѣлъ, что у меня вчужѣ мурашки по тѣлу забѣгали.
— Что за важное дѣло, что только посмотрѣлъ? Нѣтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примѣръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лѣтъ тридцати съ рѣдкой, клинистой, какъ-будто выѣденной молью бородкой. — О святой всѣмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише. — Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчетѣ. «Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имѣешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!» Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню съѣздить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мнѣ выдать? Какъ напустился на меня; «Это что? говоритъ, прошлымъ лѣтомъ ѣздилъ, нонече опять?» Нѣтъ, говорю, три года не былъ. «Куда тебѣ пятьдесятъ, пятнадцати довольно?» Женѣ, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вѣдь, не далъ: «избалуешься, говоритъ, у меня цѣлѣе будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ тебѣ двадцать рублевъ бери!» Ну, посудите, братцы, какъ мнѣ съ этими деньгами въ деревню ѣхать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.
— Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человѣкъ! хладнокровно замѣтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитарѣ и запѣлъ дребезжащимъ теноркомъ:
«Сердце ноетъ, духъ томится.»
Пропѣвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измѣнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотѣлъ свистнуть и продолжалъ:
«Гдѣ любезная моя?
Ай нѣтъ ея, ай нѣтъ ея!
Ай нѣтъ ея!»
— Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.
— Шалишь, братъ, гдѣ тебѣ? съ Мочаловымъ сравняться хочешь’? — у того, значитъ, сила….
У окна сидѣли двое и играли въ шашки.
— Дамка, проговорилъ одинъ.
— И у насъ.
— А я ее съѣмъ! Съѣлъ, да и фукь! — не зѣвай!
— Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!
— Для чего?
— Такъ поставь!
— Нѣтъ, братъ, отдумать. Шалишь!
— Ну, ну, ходи!
— Разъ.
— Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мѣстахъ; ребята, въ двухъ мѣстахъ заперъ! припасай три копѣйки!
— За что? да ты рукавомъ двигаешь!
— Нѣтъ, братъ, Тихонъ, давай три копѣйки!
— Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!
— А коли ты ругаешься, возьми твои три копѣйки, къ гробу на свѣчку пригодятся!
— Ну, ребята! вотъ сегодня смѣялись на линіи, такъ смѣялись, началъ Никифоръ, парень лѣтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ [17], стоитъ на порогѣ, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: «кваску, говоритъ, не хочешь-ли?» А Гришуха его и ну дразнить: «на билліардѣ продулъ пять цѣлковыхъ, да сукно продралъ — три, — восемь». Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свѣтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара дѣлаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонкѣ, да какъ бросится на Гришку, вцѣпился, да и ну таскать, — насилу отняли, какъ. звѣрь дикій разсвирѣпѣлъ!
Иванъ напѣвалъ другую пѣсню:
«Было дѣло подъ Полтавой,
Дѣло славное, друзья!
Мы дрались тогда со Шведомъ
Подъ знаменами Петра.»
Послѣдній стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.
Но здѣсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало всѣ занятія. Въ сосѣдней комнатѣ заскрипѣли чьи-то сапоги, и вскорѣ на порогѣ появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртукѣ, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мѣстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ какіе-то вавилоны. Обозрѣвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:
— Все глупостями занимаетесь! нѣтъ, чтобы дѣломъ заняться.
Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чѣмъ они должны были заняться.
— На воскресенье это музыку играть, да пѣсни бѣсовскіе пѣть! что вы басурманы что-ли? Нѣмцы вы? Чего развозились? Это все твои затѣи! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крѣпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.
— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ и кровавая звѣзда» и «Пѣсенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то всѣ въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.
Всѣ начали приходить въ себя.
— Откуда его дьявола принесло, началъ Тихонъ:- какъ кошка подкрался.
— Струментъ-то только черезъ него окаяннаго испортилъ, говорилъ Иванъ.
— Это все Ѳедька, бестія виноватъ; сидитъ въ кухнѣ, видитъ, что хозяинъ пришелъ, — нѣтъ чтобы сказать.