СТОП!
СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА!
СКИДКА 15%.
ВХОД ТОЛЬКО С ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ.
НЕТ - ОРУЖИЮ! ДА - ЦВЕТАМ!
Нет..., да... Чёрноё, белое... - карнавал света.
Звуки будто тоже сняли с себя тёплую одежду и шумят, с непривычки, как-то удивлённо.
Ярко-зелёный колокольчик твоего пальто раскачивается в ритме тротуаров:
- Но на самом деле мне всё равно, - говоришь ты.
Ребячливая улыбка, которая тебя ни к чему не обязывает. Конечно, у тебя последняя сигарета с марихуаной, и ты немного нервничаешь, ожидая, когда те двое ублюдков в форме скроются за углом. Солнце слепит невозможно, и я одеваю чёрные очки, первый раз в этом сезоне. Мы предаёмся романтической инициации, прогуливаясь вдоль набережной извилистого канала, все горбатые мостики которого объявлены сферой наших национальных интересов.
- Oh! Voi siete troppo felici![1] - И “Kodak» инфернального фотографа изверг, словно выкидыш, наш застывший смех.
- Grazie[2], - я протянул ему монету, взял фото и швырнул его в воду.
- Мсье, - улыбнулась ты, - Вам не кажется, что это слишком sans gêne[3]?
Я не смог не расхохотаться, глядя на его растерянный взгляд, блуждающий от наших лиц к монете и плывущей по свеже талым волнам карточке.
Пойми: весна и осень ранят меня одинаково, только весной я чувствую, что у меня есть тысяча шансов, а осенью знаю, что уже - нет. И теперь, на три долгих месяца я погружусь в раздумья. А это опасно. Хотя... меня в такие моменты глушит безысходной углекислотой сознания моей собственной несокрушимости, будто я рыцарь давно несуществующего ордена.
Героизм. Героизм. Героизм. Героизм.
Секс. Секс. Секс. Секс...
СТОП-КАДР
с цветущими кактусами в окне и блуждающими фигурами. Только это и напоминает мне о моём прошлом.
Фонтаны ещё не включили. Мы гуляем с тобой по полукруглой галерее с Посейдоном, сидящем на быке и ощущаем прилив какого-то ожидания. Ожидания чуда (как это ни банально) или чего-то такого, что бы поставило всё с ног на голову (например, что прямо сейчас включат фонтан).
...а потом этот костлявый карлик запустил свои могильные пальцы мне под свитер и предложил выпить pink champagne[4]. Damn it![5] Представь себе: стал что-то плести про мою выставку, которая могла бы пойти с блеском, достойным моих картин, хотя скорее - моей задницы. Просто противно! - Дениза задумчиво затянулась сигаретой и передала мне. - Вся беда в том, что я такая сумасбродная, и все думают обо мне бог знает что.
- К счастью, я не умею думать, - сказал я.
- О чём ты сегодня писал?
- О том, что бывает вот такой весной.
- Когда закончишь?
- Я думаю, весна ещё будет.
Дениза смеётся.
- А как выглядит твоя бывшая жена? - вдруг спрашивает она, прищурив свои сумасшедшие глаза.
- Эта женщина достойна большего, чем даже Эва Перон. К тому же у неё пагубная страсть к научной некрофилии.
- То есть?
- Она раскопала не один десяток гробниц in majorem artis gloriam[6] и древних народов.
- Вы часто с ней видитесь?
- Примерно раза два в неделю. Я получаю у неё консультации по шумерской культуре, а вообще-то она постоянно в разъездах.
- Она принимает контрацептивы?
- Она принимает снотворное. - Я потушил сигарету о парапет фонтана, на котором получилось некое подобие запятой.
Х Х Х
Я - одинок, потому что мне так спокойнее. Я путешествую, потому что главное в моей работе - созерцание. Дальний парк моего ощущения времени буйно разросся, потерял постриженность и асфальтированность, но так и не стал лесом.
Экое романтическое эпикурейство: сидеть в ресторане “Европа” и методично напиваться “Шато” урожая 1949 года. Теперь можно не бояться вспоминать поворот бульвара с неработающим кинотеатром, аэропорт, где я пересчитывал свои гроши для взятки служащим багажного отделения, которые доставят меня на борт под видом чемодана, песню “Life’s light»[7], твоего любимого пса, который постоянно мешал нам. Тысячи твоих писем. Вкус тех событий возвращается, когда я вспоминаю твой голос. Я вижу тебя в твоей комнате. Ты сидишь и куришь сигарету. Закрываю глаза и чувствую запах твоих духов, перемешанный с табачным дымом, который струится, словно продолжение акварельных разводов на китайских картинках, висящих под потолком. Ты не верила никому, кроме меня. Говорят, перед смертью тебе было так плохо, что ты кричала. Я вспоминаю то кафе, сквозь стекло которого я, нашпигованный героином, видел, как выносили вещи из твоей квартиры.
Бред какой-то...
Обрывочные строки...
Я прошептал: Requiem aeternam deo[8]. Утопая в пластике и виниле, я поклялся никогда не умереть.