“Кто из чего сделает яичницу - покажет время”, - говорил Энтони, когда нам пытались вставлять палки в колёса. Но чаще всего, выходя на улицу, я видел друга Мигеля, который напоминал мне Че Гевару. Его глаза лихорадочно блестели, когда листовки с нашим манифестом привезли из типографии:
Неужто ничего
Сказать не можем МЫ!?
Вокруг Ничто,
И не до смеха!
Кто соображает - не воображает!
И разумы столкнулись лбами,
Волна соображений, как цунами,
Повсюду поднялась...
Наивный голос.
Но это была настоящая работа.
Х Х Х
- ...Вот тогда мы прикроем ваше кафе к чёртовой матери, маркиза!
- Merde![9] - Маркиза стояла напротив тучного полисмена руки-в-боки и была похожа на разъярённую рысь.
- Вот у этих двух недоносков я нашёл травку, - продолжал полисмен.
Энтони и Мигель глумливо улыбались.
- Лейтенант, - сказал Энтони, - Ваша moralité larmoyant[10] протестует против того, чего не хватит даже на протокол. К тому же врываться на художественную выставку с нарядом - это mauvais ton[11].
- А я - представитель прессы, - сказал Мигель с убийственной вежливостью, - если хотите, лейтенант, сделаем интервью о борьбе с преступностью в нашем округе.
- Не надо пугать меня своей дерьмовой прессой, - отступил лейтенант, почувствовав численное преимущество в риторике, в коей силён не был.
- А это уже - оскорбление средств массовой информации, - Мигель зевнул и достал блокнот, - как Ваша фамилия?
- Лейтенант Кронски, но я бы на Вашем месте... А это ещё кто? - И он уставился на меня.
- А это - тоже известная личность, - сказала маркиза, - он - писатель.
- Тьфу, дерьмо, - лейтенант нахмурился, - прямо... как его?.. Богема какая-то!
- Ну зачем же Вы нас так, лейтенант? - Энтони скорчил обиженную гримасу.
- Ладно, пошли, ребята, - и лейтенант махнул рукой своим помощникам.
- В следующий раз приносите капот от своей патрульной машины, мы будем класть на него руки, - крикнул им вслед Энтони.
- Что у вас тут происходило? - Спросил я, - студенческие волнения или арест пропагандистов наркомании?
- Вот тебе смешно, а мы с произволом боремся, - сказал Энтони, пожимая мне руку.
- Да просто ребята хотели посмотреть выставку и не могли придумать подходящего повода, - маркиза налила себе водки.
- Чудесный вечер, - сказал Мигель, - такие случаи рождают во мне ностальгию по родным местам.
- Дэни, - спросила маркиза, ехидно улыбаясь, - где же сегодня твои менады?
Х Х Х
Сущность синтеза - рифма ритма, дарование, коим творец заражает творца в стремлении побеждать вакуум, кристаллизуя непостижимое.
Х Х Х
Где ты была сегодня, киска,
Целую ночь, до утра?
У королевы у английской
Вертела я флюгера.
А что видала при дворе,
Рассматривая лица?
Видала мышку на ковре
И королеву-убийцу...
Х Х Х
- А что было дальше? - спросила Дениз.
- Дальше? - Я закурил новую сигарету, - а дальше мы проснулись с утра, часов в семь... Да если честно говорить, мы и не ложились... И выглянув в окно, словно в первый раз, нам ударил в лицо свежий ветер, впившийся в лёгкие, словно жало кроваво-сиреневого восхода, который обнимал горизонт от края до края Ойкумены, и мы подумали, что будем полными идиотами, если не сделаем что-нибудь стоящее. Через два часа мы были уже на борту самолёта, который летел в Непал.
Х Х Х
IN MEMORIAM S. M.[12]
У Энтони была великолепная кассета, на которой были записаны Чарльз Айвз, Шнитке, Бах и «Velvet Underground». Он специально записывал себе такие кассеты-сборники, где Карл Орф перемежался с Пендерецки, Густав Холст с Джоном Зорном или Артуром Онегером. Энтони был эстетический маньяк и, к тому же, человек, не лишённый вкуса, как может ошибочно показаться. Просто, он обладал чудеснейшим даром: сочетать несочетаемое. Маркиза, или Марион, а иногда даже такой консерватор, как Мигель, всегда доверяли ему изуродовать любую свою стену или холст. Энтони был слегка простоват в манерах и относился к тем людям, которые воспитаны скорее окружающим миром, нежели книгами. Насчёт последних Энтони всегда говорил так: