Я ведь один из первых перестал попусту убиваться по поводу смерти друга только затем, чтобы со мной жили его неосуществленные желания: мы же хотели одного и того же. Мы хотели всей радости, которая есть в каждодневном восходе и закате, получать и получать удовольствие, эгоистическое полнокровное счастье. А еще нам нравилось делать. Sancta simplicitas[14] нашего праздника-улитки была безгранична. Поэтому я даже в день похорон занимался сексом не для того, чтобы что-то доказать себе или присутствующим на похоронах, а просто так случайно вышло.
Это произошло без объяснений, без мотиваций, без предшествующих событий, которые дали бы повод или хотя бы как-нибудь объяснили произошедшее: ко мне пришел Мигель и сказал, что Энтони вскрыл себе вены...
Х Х Х
Сомнение толкало на молчание. Он сидел в кресле босиком и курил «Gauloises».
Все, что оставалось Кати, - это натягивать чулок, лежа на кроваво-красном пододеяльнике. Все, что у нее было, - это потолок, белое рыхлое пространство сухого мела. И хотя Кати изобретательна в позах, этот потолок чувствовала всегда: ей казалось, что он прикасается к ней, ее кожа высыхает и трескается, этот мел впитывает всю ее влагу, оборачиваясь чем-то черным и блестящим.
- Лучше бы я проснулась и нашла твое письмо, маленький безжалостный клочок бумаги. - Медленно сказала она и сама испугалась своего голоса.
- Почему? - спросил он, прекрасно понимая почему, но все же глупо поддерживая эту игру, словно в последнем сезонном спектакле провинциального театра.
«Потому что сейчас утро», - подумала она.
- Если бы я предложила тебе остаться у меня жить? - Спросила Кати.
- Но мы же с тобой довольно часто видимся.
- Мне этого мало, и к тому же я прекрасно знаю: ты не останешься, ты такой. Уходи. Уходи совсем.
- Ah! Mon ami, je m’en vais enfin de ce monde, où il faut que le coeur se brise ou se bronze![15] - сказал он и, улыбаясь, вышел за дверь босиком.
Х Х Х
Был уже поздний вечер. Мы стояли на трамвайной остановке и оживленно беседовали, допивая водку.
- Я уже почти нашла, - возбужденно говорила Марион, - этот ход начинается на острове. Знаете? Где заброшенный собор. Там остатки какого-то бомбоубежища и полуразрушенный коридор, уходящий вниз; только там, наверное, клошары и крысы. Ужас. Так что, с тебя, Энтони, снаряжение, с тебя, Мигель, документальная хроника, а с тебя, Дэни, какой-нибудь леденящий душу новый роман.
- А вы не боитесь, - спросил Мигель, - что этот разветвленный лабиринт заведет нас под площадь Третьего Марта, прямо в подвалы наших спецслужб. Я слышал...
- Ерунда! - Отрезала маркиза, - у меня есть свои люди в Центральном управлении. Главное, чтобы нас крысы не съели. Ужасно боюсь крыс!
Мигель рвал в клочки газету и разбрасывал по асфальту, а Энтони достал невесть где спрятанную на остановке метлу и залихватски, с видом дворника-профессионала, сгребал весь мусор в большую кучу возле урны.
Через некоторое время Мигель подхватил маркизу под руки и, попрощавшись, ушел. Мы почувствовали вдруг, как сильно устали. Энтони облокотился на метлу и устроил себе перекур, а Марион в будке таксофона неподалеку объясняла какому-то Оскару, как сильно он ей надоел. Потом, повесив трубку и сказав, что у нее срочная встреча, она убежала на трамвай.
Мы с Энтони, оставшись вдвоем, какое-то время молча курили, задумчиво глядя на клочки газеты. Я поднял один из них; на нем уцелела фраза: «Рок - это...». Я показал его Энтони. Тот усмехнулся и чиркнул зажигалкой.
- Чудесный сегодня вечерок, - сказал я, глядя на полыхнувшую бумажку.
- Да... - Протянул Энтони, - жаль только, все сгорает: вечером всегда так.
- А за вечером - утро, будь оно неладно, - я откупорил бутылку пива и, протянув ее Энтони, взял вторую.
- У кого утро, а у кого и ночь, - Энтони прихлебнул из горлышка, - просто у нас кончились батарейки. Мы сварились.
- Зачем все это нужно? Сколько будет длиться этот сраный постмодерн?!
- Послушай, - сказал Энтони, - если ты - писатель, это не дает тебе права задавать идиотские вопросы.
- Не говори чепухи, - я закурил следующую сигарету. - Вудсток кончился, праздник завершен - я это и без тебя знаю. А ты знаешь, за что нас будут ненавидеть идущие следом?