Пятьдесят лет тому назад Херст послал на Кубу своего художника Фредерика Ремингтона. Тогда ожидалась война США с Кубой, и художник должен был делать военные зарисовки. Прожив некоторое время на Кубе, Ремингтон телеграфировал Херсту, что на острове, очевидно, войны не будет. Херст ответил ему: «Вы обеспечьте рисунки. Я обеспечу войну».
Дэвид Робин рассмеялся. Нужно «обеспечить» русскую военную стройку в Вене. Только и всего. Страшную, коварную, хорошо замаскированную. Нечто вроде подземного военного завода, на котором работают косоглазые монголы. Их привезли в Европу в запломбированных вагонах, они не выходят на свет божий и работают, пьют и спят с национализированными чешскими девушками под землей.
Но по здравом размышлении Робин пришел к выводу, что все это — и монголы, и национализированные девушки, и тайные подземелья — неоднократно использовалось в газетах «великого шефа». Ориентализм достаточно примелькался на газетных страницах. Следовало бы обновить антибольшевистский антураж, придать ему нечто правдоподобное, и вместе с тем… это сможет повысить заработок. Что же все-таки послать в газету? Робин вспомнил и недавний разговор со своими английскими коллегами в «Еден-баре». Говорили о строительстве моста. Ральф Хендерсон категорически утверждал, что строительство это затеяно отнюдь не с мирными целями. «По мосту ходят не только пешеходы, но и танки, — сказал он. — Представляете: в Вене начался инспирированный русскими путч. Отсутствие мостов на каналах свяжет путчистам руки. Они будут изолированы, и вся эта затея распадется на ряд отдельных очагов, с которыми легко будет расправиться…»
Робин хотел было ухватиться за это «зерно», но статья в «Фольксблатт» дала иное направление его мыслям. О том, что русские готовят столкновения и гражданские войны, писалось не раз. Не лучше ли будет разоблачить их миролюбие? Они первыми начали строить в полуразрушенной Вене, и этот факт вселил во многих уверенность, что русские стремятся к миру. А мост между тем является всего-навсего блефом, который ныне и разоблачается венским инженером Гольдом. Прекрасно!
Дэвид Робин уселся за машинку и начал быстро выстукивать заголовок: «Маска с красных пацифистов сорвана! Истинная цена русскому миролюбию…»
Для посетителей «Веселого уголка» дядюшка Вилли выписывал несколько газет.
Получив утреннюю почту, он положил все газеты на стойку и забыл о них: нужно было приготовить обед на сорок человек. Обливаясь потом, толстяк помогал нанятой для кухонных дел старухе. Когда обед был готов и старуха расставила на столах тарелки, дядюшка Вилли велел вихрастому Людвигу позвать рабочих и только теперь занялся газетами.
Пришедшие на обед впервые увидели, что флегматичный дядюшка Вилли может так неистовствовать. Ом стучал кулаком по стойке и потрясал газетой. Очки висели на кончике носа, а усы приняли совсем не обычный для них вид: один ус поднялся вверх, другой опустился вниз. Долгое время толстяк не произносил ни слова и только раскрывал рот, точно хватал воздух.
— Что с тобой, Вилли? — удивленно спросил Малер.
— Что?! — выкрикнул наконец дядюшка Вилли. «Фольксблатт» поместила статью против моста на Шведен-канале. Что за грязная статья! Ее мог написать только такой мерзавец, как Магнус… Послушайте, Пауль… Шварцвальд! Фогельзанд! Кугель! Слушайте все!
Торопясь и волнуясь, дядюшка Вилли стал читать статью. Чтение несколько раз прерывалось возгласами возмущения.
— Что делается у нас в Вене! Наци, оказывается, могут еще обливать грязью!… Они еще подают свой голос! Да, да, эту статью мог написать только нацист!…
Голос дядюшки Вилли потонул в шуме. Но, использовав наступившее на минуту затишье, толстяк крикнул:
— Надо организовать манифестацию! Мы пойдем к парламенту! К нам присоединятся. Флоридсдорф будет протестовать! К парламенту!
— Верно, Вилли! — поддержали его рабочие Пойдем к парламенту! Сейчас же!
Старик Малер поднял руку.
— Неверно, товарищи, — сказал он. — Мы, работающие в мастерской, на манифестацию не пойдем.
— Почему? Оставить клевету без ответа?! Надо итти! — снова зашумели рабочие.
— Не торопитесь. Выслушайте меня.
Малер пощипал свой подбородок:
— Мы не можем бросить работу. Отлито пять панелей. Нужно отлить еще семь. Времени осталось мало. Статья грязная, верно. Но неужели вы думаете, что она остановит строительство моста? Нет! Неужели наши советские товарищи после этой лжи опустят руки? Нет! Мы ответим на эту статью своим трудом! За работу, товарищи!
Над городом прошумел теплый весенний дождь. В горах — дальние их очертания видны с Триестского шоссе — олени, туры и серны потянулись на альпийские луга. Пастухи начали перегонять отары овец на летние горные пастбища. Следом за ними откочевали и волки. Набухшие почки каштанов на Ринге готовы были лопнуть.
День угасал. Предвечерние тени пали на двор дома по Грюнанкергассе, 2. Птицы торопливо и радостно щебетали на крышах. Близился май, веселый месяц.
За столом у подвала, дверь которого была открыта, Хоуелл и Лаубе пили вино. Из подвала несло прохладой, и слышно было, как глухой хаусмейстер Иоганн громко бормотал, очевидно разговаривая с бочками. Хоуелл вынул из кармана газету:
— Читайте, Лаубе! Статья «Кто мешает возрождению Австрии».
— Я не читаю коммунистических газет, — буркнул Лаубе, взглянув на газетный заголовок.
— Нет, читайте! — настойчиво сказал Хоуелл. — Читайте, если хотите с ними бороться. Как они нападают на «Фольксблатт», поместившую статью Гольда! Той цели, которую мы ставили, статья, конечно, не достигнет. Они через несколько дней закончат этот проклятый мост. Ваши соотечественники помогают им.
— Кто это?
— Пролетарии Вены. Они изготовляют для русских перила и фонари.
— Мои соотечественники, Хоуелл, — это те, кто в двадцать седьмом году и тридцать четвертом расстреливали коммунистов. Я презираю их за то бессилие, которое они проявили. Им не удалось уничтожить красных. А теперь моим соотечественником являетесь вы, Хоуелл. Вы можете расправиться с ними более совершенным оружием.
— Поэтому, Лаубе, мы и должны интересоваться, что говорят о нас наши враги. Слушайте: «Есть господа, которым невыгодно восстановление нашего города. Они хотят спекулировать на развалинах». А вот и характеристика Гольда, уничтожающая, с их точки зрения. На счету у Гольда, оказывается, немало выданных гестапо коммунистов и социалистов. Но теперь им его не достать. Я ему выдал пропуск в Зальцбург. Он мне еще пригодится.
— Это ничтожество?
— Да, да… Он, правда, непригоден для дел, связанных с кровью, но разведчик и провокатор из него выйдет неплохой. В Зальцбурге его воспитанием займется мой шеф. Мы, Лаубе, обмениваемся нужными людьми. Я послал шефу Гольда, шеф прислал ко мне сегодня интереснейшего типа. Его зовут… ну, да это неважно… Здоровяк, ручища как у гориллы. Отрекомендовался парикмахером из лагеря Дахау. Вовремя сбежал от расплаты. «Тебе, мальчик, говорю, орудовать молотом, а не бритвой». Он улыбается: «Я работал и молотом». — «Но ведь ты же парикмахер?» — «Да, но моя цирюльня была особого рода. В лагере ее в шутку называли «преддверие рая». Ко мне присылали только тех, кого нужно было ликвидировать. Я снимал с заключенного волосы, а когда он собирался уходить, думая, что все окончено, бил по голове деревянным молотом. Одного удара хватало». Я отправил эту обезьяну с бритвой к Августу.
— Что же дальше, капитан? — раздраженно спросил Лаубе.
— Дальше? Что будет дальше, хотите вы знать?
— Да, меня интересует завтрашний день в самом точном смысле этого слова. Что делать нам завтра, которое наступит через несколько часов?
Хоуелл налил в стакан вина, выпил.
— Завтра? Пока нам не удалось заработать миллион. Свою часть вина я продаю Роу. Я сговорился с ним. С завтрашнего дня он главный поставщик вина в этих районах, а я только его помощник. Он, конечно, не даст мне много заработать. Но я возьму на другом.