— Может быть, все еще нездоровится? Доктор нужен? Медикаменты?
— Благодарю. Сегодня я здоров.
— А спалось-то как? В снотворном не нуждаетесь? Я могу велеть.
— Спалось хорошо.
Лютов простодушно взглянул на Котляревского.
— А то мы вот с прокурором угрызаемся, чувствуем себя виноватыми. В предыдущую встречу с нашей стороны, конечно, была допущена некоторая резкость. Я искренне сожалею.
Котляревский склонил набок голову, улыбнулся («Как облизнулся», — подумал Саша), сказал на предельной ноте доброжелательности:
— Присоединяюсь целиком и полностью.
«Вот он на кого похож, — подумал Саша, глядя на прокурора. — Он похож на лису. Не на птицу, а на лису. Изгибающийся, жеманный, коварный».
— Ну-с, присаживайтесь, Александр Ильич, — предложил Лютов, — чего ж стоять-то. В ногах, как говорится, правды нет. Особенно в нашем деле.
Он коротко и энергично хохотнул, провел пальцем в разные стороны по усам.
«А жандарм похож на кота. Круглолицый, розовощекий. Выразительная подобралась пара — кот и лиса».
— В прошлый раз, — разбирал Лютов страницы протокола, — по состоянию здоровья вы просили отложить вопросы, которые мы к вам имели, до следующего дня. Я правильно излагаю?
— Правильно. — Саша кивнул.
— Мы пошли вам навстречу. Как только что вы сказали, сегодня ваше самочувствие значительно улучшилось. Хорошо спали, в медицинской помощи не нуждаетесь. Другими словами, никаких возражений против продолжения допроса у вас не имеется. Не так ли?
— Я готов дать показания, — твердо сказал Саша.
— Одну минуту, — быстро поднялся со стула Котляревский.
Он вышел из комнаты и тут же вошел обратно с уже знакомыми писарями. Иванов и Хмелинский устроились в углу за специальным столиком, приготовили перья, бумагу.
Прокурор вернулся на свое место.
— Начинайте, — кивнул Саше ротмистр.
Саша выпрямился, внимательно посмотрел на Лютова, потом на Котляревского, сказал громко и почти торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Я признаю свою виновность в том, что принадлежал к террористической фракции партии «Народная воля» и принимал участие в замысле лишить жизни государя императора.
Прокурор сглотнул слюну, поправил подворотничок вицмундира. Лютов прищурился.
— Желябова видели когда-нибудь? — неожиданно спросил он каким-то новым, незнакомым и цепким голосом.
Саша нахмурился:
— Почему вы спрашиваете о Желябове?
Жандарм постучал костяшкой согнутого пальца по столу.
— Вопросы задаю только я.
Саша пожал плечами.
— Желябова казнили шесть лет назад. Тогда мне было пятнадцать лет.
— Почему же, позвольте полюбопытствовать, вы присвоили себе такое же наименование — партия «Народная воля»?
— На этот вопрос я отвечать отказываюсь.
Ротмистр поднял брови.
— Отчего же?
— Я не желаю объяснять.
— Но ведь ответ напрашивается сам собой: Желябов бросал бомбы, и вы хотели бросить бомбы!
«Он вовсе не об этом хотел спросить, — думал Саша. — Рассчитывал неожиданным вопросом сбить меня с толку, как бы невзначай выяснить то, что его интересует больше всего: связаны ли мы со старым народовольческим подпольем? Он почувствовал, что я подготовился только к логическим, только к последовательным ответам и решил лишить меня этого преимущества, вести допрос рывками, хаотично, и вытаскивать из этого хаоса нужные ему сведения…»
— Ну что же мы замолчали, Александр Ильич? — Лютов смотрел на Сашу с искренним огорчением. — Так хорошо начали и вдруг замолчали, а?
«Сейчас кот попросит помощи у лисы…»
Ротмистр обернулся к Котляревскому:
— Господин прокурор, у вас есть вопросы к господину Ульянову?
— Безусловно. — Котляревский придвинулся вперед, опустил голову и вдруг посмотрел на Сашу своими светлыми навыкате глазами как-то очень просяще, снизу вверх. — Скажите, Ульянов, а в чем же конкретно выражалось ваше участие в замысле на жизнь государя императора?
«Надо только не сбиваться с единой линии: повторять все то, что они дали прочитать мне вчера в показаниях Канчера. Говорить только о себе. Только о том, что знал Канчер».
— Мое участие в замысле на жизнь государя императора выразилось в следующем: в феврале этого года я приготовил некоторые части разрывных метательных снарядов, предназначавшихся для покушения…
— В феврале этого года? — вмешался Лютов.
— Да, в феврале.
— Не припоминаете точно, какого числа?
— Не припоминаю.
— Пользовались методом Кибальчича? Студень гремучей ртути, пироксилин, бертолетовка, сурьма, нитроглицерин?
«Ого, — подумал Саша, — а кот, оказывается, весьма осведомлен в делах химических».
— Нет, пользовался своим собственным методом.
— Каким же, позвольте полюбопытствовать?
— Азотная кислота и белый динамит.
— И много кладете белого динамиту, если не секрет?
— Секрет, господин ротмистр.
— С белым динамитом надо осторожнее, — озабоченно погладил усы Лютов, — Может сработать и до совершения акции.
«Специалист. Профессор. Вызывает на научную дискуссию. Вот смех-то».
— Мы несколько отвлеклись, — вступил в разговор Котляревский, — Вы, кажется, были намерены продолжить свои показания?
— Да, я хочу продолжить показания.
— Прошу вас.
— Кроме работы со взрывчаткой, я принимал участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я резал свинец и сгибал из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра…
— А стрихнинчик? — снова вмешался Лютов.
— Что стрихнинчик?
— Стрихнином пули вы набивали?
— Нет, к этому я отношения не имел.
— В свое время Желябовская группа очень широко стрихнин использовала.
— Я могу продолжать показания? — На этот раз уже Саша перебил Лютова.
— Да, да, безусловно. — Жандарм приложил руку к сердцу, наклонил голову. — Приношу извинения.
— Когда мне доставили два жестяных цилиндра, я наполнил их динамитом и пулями.
— Отравленными?
— Да, отравленными.
— Стрихнином?
— Да, стрихнином… Потом я сделал два картонных футляра, вложил в них снаряды и оклеил футляры сверху коленкором. После этого снаряды от меня унесли. Собственно говоря, этим и ограничилось мое участие в замысле на жизнь государя императора.
Котляревский вытянул шею («Лиса делает стойку», — отметил Саша), посмотрел через плечо сидевшего перед ним арестованного в сторону писарей, как бы спрашивая: все успели записать? И, получив удовлетворительный ответ, снова опустился на стул. («Сейчас лиса начнет мышковать, петлять, путать следы, вертеть хвостом…»)
— Скажите, Ульянов, — начал прокурор медленно, задумчиво, — а третий снаряд вы тоже коленкором обклеили?
— Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.
— Но ведь всего было три снаряда?
— Не знаю. Уже чего не знаю, того не знаю, — улыбнулся Саша.
— Три, три, — сделал уверенный жест рукой Лютов. — У Генералова — раз, у Андреюшкина — два, у Осипанова — три.
— Разве только три? — повернулся Котляревский к ротмистру. — А у этих — у Канчера, Горкуна, Волохова — ничего не было?
— По-моему, три, — наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов. — Впрочем… Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?
Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже шевелились на голове своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в розовощеком взгляде отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.