«Гос-по-ди, по-ми-и-луй-й…»
«Гос-по-ди; по-ми-и-луй…»
Работа по зоологии называлась «Строение сегментарных органов кольчатых червей». За нее дали золотую медаль. Ректор, профессор Андреевский, вручая медаль, назвал его, Александра Ульянова, гордостью Петербургского университета… А Менделеев был огорчен, узнав, что он, Саша, выбрал зоологию, а не органическую химию. По-настоящему огорчен. И Бутлеров тоже был огорчен. Они оба хотели оставить его на своей кафедре, чтобы готовить в профессоры.
А почему, собственно говоря, была выбрана именно зоология? Л не физиология, например? Разве не интересно было бы стать учеником Сеченова? И принять на вооружение его, Сеченова, программу научной деятельности с ее почти святой преданностью эксперименту?
Сеченов всегда предоставлял своим ученикам полную свободу действий в самостоятельных исследованиях. Никогда не стоял над душой, не принуждал идти только по тому направлению, которое сам считал правильным. Но зато скрупулезно обсуждал все методы, все варианты, спорил, горячился, доказывал свою точку зрения, разговаривая со студентами всегда как с равными. И такой демократический обмен мнениями между учеником и учителем пробуждал, конечно, огромную энергию для новых поисков, для оригинальных наблюдений и выводов.
А какой глубокий курс ботаники читал Андрей Николаевич Бекетов! Совершенно самобытный, безо всяческих компиляций и в то же время с тончайшей разработкой всех самых главных проблем своей науки, с постановкой этих проблем на широком фоне развития современного естествознания… Бекетов поражал обширностью знаний, эрудицией, страстной верой в то, что биология станет одной из главных отраслей человеческого знания в самое ближайшее время.
Но он, Саша, все-таки выбрал зоологию. Почему? Может быть, потому, что именно по этой науке в университете было меньше громких авторитетов и свобода выбора направления здесь намечалась весьма широкой.
Заведующий кафедрой профессор Вагнер выдвинул для сочинения по зоологии беспозвоночных тему строения сегментарных органов кольчатых червей. Эта область была изучена относительно слабо. Правда, имелись некоторые работы немцев Шульца и Лейдига, англичанина Берна, но тем не менее сегменты аннелидов были почти неизвестны— недаром за эту же тему взялся и старшекурсник естественного разряда Хворостанский.
Это сочинение было первым самостоятельным исследованием. И кое-что удалось здесь сказать вообще впервые. Например, Лейдиг утверждал, что выпячивания некоторых клеток сегментарных органов имеют железистый, или складчатый, характер. А он, Александр Ульянов, этот Вывод опроверг. Опроверг вопреки предупреждению профессора Вагнера, который говорил, что брать под сомнение наблюдения такого опытного исследователя, как Лейдиг, — слишком большая дерзость для студенческого сочинения.
И все-таки прав оказался он, Саша. И это подтвердил рецензент его работы, который подчеркнул, что отмеченный им, Александром Ульяновым, нежелезистый характер сегментарных выпячиваний кольчатых червей — очень ценный факт с точки зрения гистологии.
Кроме того, рецензент весьма высоко оценил самое главное новое наблюдение — просвет на конце пузырька сегментарного органа пиявки. Просвет этот не заметил даже дотошный Берн. А он, Саша, заметил. Он, Саша, прочно установил аналогию пузырька пиявки с сегментами других кольчатых. И рецензент сочинения назвал этот вывод открытием, так как с физиологической стороны сегментарные органы пиявки вообще представляли собой загадку.
Вагнер упрекал и Ульянова, и Хворостанского в увлечении морфологией и сравнительной анатомией, но тем не менее рукой декана естественного факультета Меншуткина на его, Сашином, сочинении — всего-то двадцать четыре листа с двумя таблицами — было написано: «Золотая медаль». А Хворостанский получил серебряную медаль. (Сам Хворостанский потом смеялся, что оценку его работе снизили за тот шуточный девиз, под которым он подал рукопись на конкурс: «Нет пруда и нет канавки, где бы не было пиявки».)
А у него, у Саши, девиз был вполне серьезный и значительный: «Что действительно, то исторично». И восьмого февраля 1886 года ректор Петербургского университета профессор Андреевский, вручая ему золотую медаль на годичном торжественном акте, назвал его гордостью университета…
После награждения подошли Менделеев и Бутлеров, поздравили, пожали руку.
А академик Шимкевич прямо там же, на акте, заявил, что необходимо во что бы то ни стало оставить Ульянова при университете.
И вот теперь, год спустя, — камера Петропавловской крепости и смертный приговор. Через повешение…
Золотая медаль открыла ему тогда дорогу в лучшие студенческие кружки. Он был везде желанным гостем — слух о выдающейся работе по зоологии быстро распространился среди учащейся молодежи. И пожалуй, самым интересным, самым ярким — фактически закончившим формирование его взглядов — был экономический кружок Гизетти. Здесь читали Чернышевского, Маркса, Лассаля, отсюда возникла инициатива создать рабочие кружки и вести в них политическую пропаганду.
Пожалуй, весь Васильевский остров удалось покрыть тогда сетью рабочих кружков. Возникала даже идея объединить их, создав одну общую, централизованную организацию. Он сам занимался с рабочими в Галерной гавани — участники кружков знали его по кличкам «Ильич» и «Иннокентий Васильевич». Народ был живой, любознательный, решительный, наверняка поддержали бы любое политическое выступление. И поднять их на это дело было бы не трудно — по существу, все нити, все организационные приводы от этих кружков были сосредоточены в его, Сашиных, руках.
А может быть, он переоценивает силу этих кружков? Может быть, выдает желаемое за действительное? Во всяком случае, работа была проделана большая, и какой результат даст их пропаганда среди петербургских рабочих, покажет время. Все они, и он сам, и товарищи по кружку Гизетти, немало сделали для того, чтобы пробудить классовое сознание рабочих в кружках, чтобы рабочие начали создавать союзы, чтобы революционное движение в будущем приобрело пролетарский характер.
Те марксистские книги, которые тогда читали в их кругу, заставляли задумываться над вопросами рабочего движения! над проблемами развития капитализма в России. Он сам на одном из занятий кружка Гизетти подверг резкой критике с марксистских позиций работу либерального народника Воронцова «Судьба капитализма в России»…
Да, Маркс все-таки блестяще, применяет диалектику в своих трудах. Такая работа, как «Капитал», — это, несомненно, книга будущего. Когда-нибудь идеи марксизма безусловно найдут себе прямое практическое применение и в России…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
«…Я перед тобою бесконечно виноват, дорогая моя Анечка, это первое, что я должен сказать тебе и просить у тебя прощения. Не буду перечислять всего, что я причинил тебе и маме: все это так очевидно… Прости меня, если можно…
Я помещаюсь хорошо, пользуюсь хорошей пищей и вообще ни в чем не нуждаюсь Дерег у меня достаточно, книги также есть. Чувствую себя хорошо как физически, так и психически.
Будь здорова и спокойнее, насколько это только возможно; от всей души желаю тебе всякого счастья. Прощай, дорогая моя, крепко обнимаю и целую тебя…
Напиши мне, пожалуйста, еще: я буду очень рад получить от тебя хоть маленькую весточку, Я также буду писать тебе, если узнаю, что имею на это возможность. Еще раз прощай.
…Поворот ключа в замке, скрип двери — на пороге комендант крепости, за ним трое солдат с примкнутыми штыками и старший конвоя. Из-за железного стола около стены навстречу коменданту поднимается невысокий, худой, коротко остриженный юноша, скорее даже мальчик, в потертой тюремной куртке. Комендант вынимает из папки бумагу с двуглавым орлом наверху, но перед тем как прочитать содержание, еще раз бросает взгляд на осужденного, и в глубине давно уже очерствевшей души тюремщика вздрагивает какая-то маленькая, казалось бы, давно уже атрофированная жилка: пожалуй, впервые за всю свою долгую карьеру он должен сделать подобное сообщение вот такому желторотому юнцу, вот такому, по-гимназически еще стриженному мальчишке.