Сипло гудя и сбавляя обороты двигателя, пароходик медленно подходил к причалам Шлиссельбургской крепости.
И снова одиночная камера, решетчатое окно… Что происходит? Зачем их привезли сюда? Царь решил продержать их несколько лет в этих каменных мешках в ожидании смерти?
Итак, что же в итоге? Если не верить словам Осипанова о листовке, то всего-навсего неудачное повторение Желябовской эпопеи.
А если верить? Тогда все правильно, листовка попадет в революционную среду, и всем станет ясно, что следующий шаг русской революции, пусть неудачный, но все-таки сделан.
Саша сел к столу. Когда-то Орест Говорухин приносил ему брошюру бывшего народника Плеханова «Наши разногласия». Плеханов, некогда активный соратник Желябова и Перовской, разошелся с ними, уехал в Швейцарию. Он стал ярым пропагандистом учения Маркса. Плеханов говорит, что революция в России связана только с пробуждением классового самосознания рабочих.
— Осужденный Ульянов, повторяю вторично: вам угодно исповедоваться и принять таинство святого причастия?
Он поднял голову и удивленно посмотрел на грузного человека в золотых ризах. Священник… Задумавшись, Саша не заметил, как тот вошел в камеру.
— Причастия? — тихо переспросил Саша. — Какого причастия?
Священник вздохнул.
— В соответствии с действующими положениями судопроизводства обязан причастить вас и соборовать перед совершением над вами приговора.
Саша медленно поднялся из-за стола. Вот оно что… Значит, скоро… Значит, осталось совсем немного…
— Так вам угодно исповедоваться и принять таинство святого причастия?
— Нет.
Священник нахмурился.
— Сколько вам лет, молодой человек?
— Двадцать один.
— Я бы не советовал вам пренебрегать духовной помощью, которая хотя бы частично может облегчить вашу участь.
Саша бросил быстрый взгляд на попа, усмехнулся:
— Оставьте ваши советы. Здесь они неуместны.
Священник пожал плечами, сделал что-то вроде полупоклона, попятился назад. Щелкнул замок.
Саша сел на кровать, откинулся на спину. Все, конец. Осталось всего несколько часов. Может быть, часа три… А может быть, только два…
Что нужно еще сделать? Что забыто? Пожалуй, ничего.
Письма написаны, мысли приведены в порядок, раздумья завершены — всему подведен итог.
Итак, жизнь заканчивается… Как была она прожита? Скорее всего, правильно. Жалеть почти не о чем. Были ли в ней ошибки? Нет. Впрочем… Нет, нет, ошибок не было. Были недоразумения, а ошибок не было. Он всегда старался жить по самым высоким образцам. Ему не в чем упрекнуть себя.
Но царь остался невредим… Стечение обстоятельств. Просто не повезло. Они все делали правильно. Желябов на его месте вряд ли придумал бы что-нибудь лучшее. Но Желябову повезло, а им нет… Не имеет значения. За ними выйдут на улицы Петербурга с бомбами другие. Дорога борьбы указана. Судьба царя все равно предрешена.
На мгновение, прикрыв глаза, он попытался еще раз представить все с самого начала. Как собрались они после добролюбовской демонстрации, как были сказаны первые слова, как постепенно начала оформляться фракция. Пожалуй, это были лучшие воспоминания. В то время все казалось легко выполнимым, все выглядело в ясном и радужном свете.
Однажды в солнечный и снежный зимний день они шли вместе с Лукашевичем по набережной Невы к Галерной гавани. У Лукашевича жил там знакомый слесарь, и они хотели купить у него инструменты, чтобы начать делать металлические ободочки для бомб.
В тот день погода была действительно редкой для Петербурга — солнце и снег одновременно.
— Александр Ильич! — кричал громадный Лукашевич, выбегая на середину мостовой. — Смотрите, какое солнце! Кумачовое! Как флаг Парижской коммуны!
Осторожный Саша прикладывал палец к губам и незаметно оглядывался: не слышал ли кто? Лукашевич возвращался к нему, брал под руку, шептал на ухо:
— Вы знаете, Александр Ильич, рассказывают, что в день выступления декабристов в 1825 году была тоже очень морозная и солнечная погода!
— Почему «тоже»? — кутаясь в воротник пальто, спрашивал Саша. — Вы что же, сегодня собираетесь совершить акцию?
Лукашевич смеялся.
— Нет, это я просто так. К слову пришлось.
Закинув назад свою крупную красивую голову, Лукашевич говорил уверенно и почти торжественно:
— Я много раз думал о том, почему декабристы выступили именно после смерти Александра Первого? Очевидно, смерть царя в России всегда воспринималась, как начало какой-то новой жизни. И действительно, новый самодержец всегда нес с собой новые черты характера, привычки, новые взгляды. И от этих привычек и взглядов зависела жизнь миллионов людей на долгие годы…
У знакомого слесаря полного набора инструментов для изготовления бомб не оказалось. Саша и Лукашевич договорились, что зайдут завтра. Но когда они пришли на следующий день, в комнате слесаря сидело еще человек пять мастеровых. Саша вопросительно посмотрел на Лукашевича, но хозяин, перехватив этот взгляд, поспешил успокоить пришедших.
— Вы, господа студенты, не извольте беспокоиться. Это все свои ребята. С Галерной, с Васильевского острова.
Он провел Сашу и Лукашевича в соседнюю комнату.
— Кое-что достать удалось, — зашептал хозяин, — но опять с препятствиями. Ведь в полный-то голос интересоваться, у кого что есть, нельзя, потому как…
— А кстати, — перебил его Саша, — почему вы сейчас говорите не в полный голос?
Слесарь сделал рукой неопределенный жест.
— Ничего секретного и предосудительного в нашей просьбе к вам нету, — сказал Саша. — Инструменты нужны нам для занятий физического кружка. В наших университетских мастерских многого не хватает, вот мы и обратились к вам.
Слесарь озадаченно посмотрел на Лукашевича, но тот сделал головой движение — говорить, мол, на эту тему больше не следует.
— А зачем вы собрали столько народу у себя к нашему приходу? — поинтересовался Саша.
— Да ведь как сказать? — почесал в затылке смущенный хозяин квартиры, — Интересуются ребята насчет жизни, и вообще…
— Значит, не успели мы познакомиться с вами, как вы приглашаете к себе людей в надежде на то, что мы начнем откровенный разговор с теми, кого видим в первый раз? — прищурился Саша.
— Поговорить, конечно, было бы желательно, — раздумчиво сказал слесарь, с интересом разглядывая невысокого худощавого студента. — А то ведь у нас жизнь какая? На работе язык к щеке приклеен, там разговаривать некогда. А после работы только с бабой дома ругаешься.
— А почему же вы решили, — спросил Саша, — что именно мы удовлетворим вас как собеседники?
— А дело здесь вот какое, — опять зашептал хозяин. — Некоторое время назад заглядывали к нам вроде вас, студенты. Книжки приносили, про жизнь объясняли — как разные планеты устроены. Ну, я подумал, что и теперь такое же дело. Инструмент вам вроде бы для одной видимости нужен, а главное — разговор душевный провести.
Саша помолчал немного, потом посмотрел на Лукашевича и сказал:
— Ну хорошо, про инструменты больше говорить не будем, особенно в соседней комнате. Как будто у нас с вами о них и речи не было.
Слесарь приложил руку к груди: все, мол, понятно и будет исполнено.
— А задушевный разговор с вашими товарищами провести, наверное, можно. Как вы думаете, Иосиф Дементьевич?
— Я думаю, что можно, — согласился Лукашевич.
— У вас как народ, — поинтересовался Саша, — надежный? А то ведь у меня об устройстве планет совсем другое мнение, чем, например, у городского полицмейстера.
Хозяин квартиры улыбнулся.
— За это будьте покойны: тут ребята все грамотные, солидные. Некоторые даже книжечки читали, за которыми господин полицмейстер охотится.