Катчинский вытирает глаза. У окна Гельм и Рози. Катчинскому становится легче.
— Здравствуйте, Фридрих! Я вас несколько дней не вижу.
— Было много хорошего дела. Мы собирали по городу железо, из которого будут отлиты перила для моста на Шведен-канале.
— Это хорошо, — тихо говорит Катчинский. — Я был очень рад, когда узнал, что в Вене строится новый мост. Это та же звезда на весеннем небе. Она горит ярко.
— Не все рады этому. У моста есть враги.
— Звезд им не погасить.
— Но они мешают нам жить под этими звездами.
— Вы с гулянья, Фридрих? — спрашивает Катчинский, помолчав.
— Нет, маэстро, сегодня мы дали бой.
И Гельм рассказал о митинге протеста, о выступлении Зеппа и потасовке, которую затеяли «альпинисты», пытавшиеся сорвать митинг. Оказалось, их там была целая банда. Но всем им пришлось покинуть зал с помятыми боками. Хулиганов вытеснили на улицу, и митинг продолжался. В темных переулках, в развалинах они ждали, когда из клуба начнут расходиться. Один напал на Гельма. В руке его был нож Но Рози крепко схватила его за руку и повалила на тротуар. Подоспели товарищи и расправились с фашистом.
— Они — за развалины, эти молодчики с ножами? — живо спросил Катчинский.
— Да.
— Молчать нельзя! — твердо проговорил Катчинский. — Нужно протестовать, бороться.
— Верно, маэстро. Молчание помогает врагам мира. Помните, я говорил вам: вы не должны молчать Ваше слово услышат многие.
— Я скажу его, это слово.
Пожелав Катчинскому спокойной ночи, Гельм и Рози ушли. Катчинский позвал мисс Гарриет.
— Дайте мне бумаги.
— Нотной?
— Нет, обыкновенной.
Мелодия звездного романса перестала звучать. Сейчас нужно нечто более определенное и ясное, чем музыка, — слово! Все должны понять, на чьей стороне Катчинский, кто его друзья, кто враги, с которыми невозможны никакие компромиссы, заклятые враги всего, что составляет жизнь, враги нового дома и звезд над землей. Пусть ночь уйдет на то, чтобы изложить эти слова, пусть работа лишит его сил, но она сейчас нужнее романса. Пусть узнают все, что Катчинский с теми, кто строит, кто борется за мирное цветение земли. Нет иного пути для честного художника. Ведь то радостное и светлое, что он создает, всеми способами старается уничтожить злая сила врагов мира и справедливости, и среди них Винклер. А для Катчинского теперь открывается единственный путь — вместе с теми, кто стремится навсегда освободить человека от злобной тирании денег.
Из темного угла двора появилась знакомая фигура, приблизилась к окну. Этого человека Катчинский не хочет сейчас видеть. Он возник из тьмы, в которой скрываются Винклер и ему подобные. Тьма породила его. Он идет помешать, лишить воли…
Катчинский закрыл глаза.
— Как вы себя чувствуете, маэстро?
Катчинский долго не отвечал. В полутьме, заполнившей комнату, лицо его казалось мертвым. Лаубе испугался. Не умер ли Катчинский? Он потянулся к его руке и почувствовал ее теплоту.
— Что вам нужно? — Катчинский приподнялся. Лаубе увидел его горящие глаза. — Что нужно вам от меня?
Лаубе удивил тон Катчинского — резкий и гневный.
— Почему вы нервничаете? Успокойтесь, маэстро.
— Что вы мне хотите сказать?
— Многое.
— Вы пришли отобрать у меня последние силы?
— Что вы! — Лаубе прижал руки к груди. Наоборот, я пришел вселить в вас уверенность, что нас ждут лучшие дни.
— Это придет не от вас… За вами, оглянитесь, стоит Черный Карл. Он весел, он смеется, в руке его детская погремушка. Он говорит, что в ней гремят его слезы. Старик сошел с ума.
— Я не знаю никакого Черного Карла. О ком вы говорите, маэстро?
— О тех, кто стал жертвой вашей жестокости. Но… Что вам от меня нужно?
Лаубе тихо вздохнул.
— Вы упрекаете меня в жестокости! — заговорил он. — А знаете вы, что ей есть оправдание? Без этой жестокости нет жизни. Щука заглатывает мелкую рыбешку — а кому в голову придет обвинять ее в жестокости? Волк поедает барашка, не думая о страданиях, которые причиняет ему своими зубами. Этот закон жизни предопределен природой. Так и будет, пока наш мир стоит под звездами. Вы прочли много умных книг, маэстро Катчинский, но, я вижу, никогда не интересовались самой мудрой из всех мудрых книг — книгой жизни. Она научила бы вас многому. Вы поняли бы, что жизнь всегда была и будет жестокой. Я должен был либо поедать, либо быть съеденным другими. Я предпочел первое. Я покупал дома. Вы жили в этом, первом моем доме. У меня был толстый гроссбух. На его страницы я заносил имена жильцов. Я делал интересные записи: «Ганс Мюнце — электрик. Не платит второй месяц. Ищет работу. Ускорить течение судьбы Дал трехдневный срок для уплаты. Мюнце покончил с собой, открыв газовый кран». Три точки. «Фрейлейн Романа — ночная Маргарита. Задолжалась. Предупредить». Три точки.