Маргарета снова протягивает письмо, на этот раз Кристине приходится его взять. Она прикасается к нему, как к заразе, пальцы действуют как пинцет, когда она осторожно лезет в конверт и вытаскивает оттуда мятый листок. Вот она тщательно разглаживает его на комоде. Потом поправляет очки и, решительно глянув на Маргарету, начинает читать своим хорошо поставленным голосом:
Короткая пауза, они не смотрят друг на друга. Кристина поглаживает пальцами письмо. Вот она, кажется, приняла решение. Выдвинув ящик комода, достает пачку бумажных носовых платков.
— Высморкайся. Потом поедим...
Маргарета делает как велят, но, еще сморкаясь, еще уткнувшись ртом и носом в платок, невнятно бормочет:
— Убила бы ее! Это она виновата, во всем. Во всей этой чертовой жизни виновата Биргитта!
Весна оказалась пустым обещанием. Теперь уже ночь, и зима собралась с силами для последнего наступления. Разгулялся ветер, поднялась вьюга, вот уже намело небольшой сугроб поверх подтаявшего снега под самым окном. Маргарета чуть поеживается, сидя за столом на кухне. Куст за кухонным окном мотается туда-сюда, то шаловливо ластится к стеклу, то хлещет по оконной раме, как злобная старуха уборщица с метлой.
Маргарета прочла Кристинино письмо, фыркая от негодования. Пожалуй, это уже перебор, — на самом деле ничего в нем не было, кроме невнятной белиберды, но казалось почему-то, что за напускным гневом можно скрыть слезы. А теперь слезы — позади. Разумеется, бумажный платочек у нее припасен, но глаза уже сухие и комка в горле больше нет. Пристальным взглядом она следит за движениями Кристины, священнодействующей возле мойки. Как та привычно двигается среди всех своих поблескивающих штучек и все-таки кажется самозванкой в собственном доме. Она ходит очень тихо, прижав руки к телу, поспешно уменьшает струю, сливая воду, чтобы избежать лишнего плеска, и в последний момент успевает поймать дверцу холодильника, после чего делает вдох — явно бессознательно, — берется за дверцу обеими руками и прикрывает совершенно беззвучно.
Свет на кухне добавляет таинственности. Кристина зажгла только лампу над кухонным столом — из салона «Шведское Олово», надо полагать, стоит пару тысяч! — а сама продолжает возиться в полумраке возле мойки. Но возится как-то многообещающе: откупорила бутылку вина, вот ставит домашний хлеб подогреваться в микроволновку, а пока замороженная бесформенная глыба на плите на глазах превращается в суп.
— Тебе помочь? — предлагает Маргарета.
Кристина подымает на нее недоуменный взгляд, словно успев забыть о ее присутствии, и тут же спохватывается.
— Нет-нет, — поспешно отвечает она. — Все почти готово... Посиди пока.
— Можно я закурю?
Кристина пожимает плечами. Маргарета закуривает и перегибается через кухонный стол с зажигалкой наготове.
— Свечку зажечь?
— Конечно, — равнодушно отзывается Кристина. — Давай.
Маргарета узнает подсвечник. Он из Перу. Она сама его купила, и воспоминания тех дней стремительно проносятся перед глазами: поздно вечером она сидела на пляже в Лиме. Несколькими часами раньше она впервые увидела этого ребенка, тощего мальчугана с морщинистым личиком и черными глазами. Он лежал, закинув руки за голову, как грудной, и глядел на нее, не мигая. Его взгляд заставил ее умолкнуть — на несколько часов, — не проронив ни слова, она спустилась на пляж, села на песок и безмолвно смотрела на Тихий океан. Это логично, думала она тогда. Мы, найденыши, — особое племя и должны заботиться друг о друге... Возвращаясь в гостиницу, она вся лучилась материнским счастьем и, повстречав уличного торговца, продававшего нарядные, вручную расписанные подсвечники, купила в припадке великодушия целых пять штук. Один из них долго стоял у Тети Эллен на тумбочке в приюте, другой оказался на этой вот кухне в Вадстене. Но где теперь самый красивый из них, тот, что она поставила на полу возле кроватки мальчика, известно одним перуанским богам...
Кристина ставит перед ней дымящуюся тарелку горячего супа — такой знакомый кисловатый запах.
— Что, суп Тети Эллен? — голодно спрашивает Маргарета и хватает ложку.
Кристина впервые за весь вечер улыбается:
— Да, она в последний год передала мне кучу рецептов... Гуляш. И малиновый пирог...
Маргарета плотоядно улыбается над ложкой с супом:
— О, малиновый пирог! Я тоже хочу рецепт... Помнишь?
Дальше можно и не говорить, Кристина смеется низким, кудахчущим смехом, он кажется эхом того давнего смеха Тети Эллен. Она разливает вино, и рука дрожит в такт смеху.
— Как тебя застукали, когда ты прямо всей пятерней залезла в банку с вареньем. Крепко тогда тебе влетело! Честно говоря, я до смерти испугалась...
Маргарета улыбается в ответ:
— Да, прямо черт знает что! Такая гроза разразилась...
Кристина протягивает ей плетенку с хлебом — уже менее скованным жестом, — лед между ними почти растаял.
— Ты на могиле давно была? — спрашивает Маргарета и берет ломоть теплого хлеба, уже пальцами чувствуя, что и хлеб испечен по рецепту Тети Эллен.
Кристина пожимает плечами:
— В День Всех Святых. Тайком пробралась — последнее время мне неприятно ездить в Муталу...
Маргарета изумленно замирает, не донеся до хлеба ножик с кусочком масла.
— Почему? Ты что, с ней там столкнулась?
— Нет, но...
Ее взгляд уперся в стенку позади Маргареты.
— Ну, — торопит Маргарета. — Но — что?
— Ощущение, что за тобой следят. Словно все там знают, кто я. После того случая, когда она стащила мои бланки для рецептов. Из-за этого меня сколько раз в полицию вызывали! А потом пришлось еще свидетельствовать на суде. В газетах писали, местная радиостанция сделала передачу — нет, это что-то невообразимое...
— Но ведь твоего имени не называли?
Кристина криво ухмыляется:
— Это все равно. Тут всем про всех все известно. Знаешь, что со мной произошло этой весной? Поехала я в Муталу за покупками и зашла пообедать в маленький современный ресторанчик возле рынка, знаешь, где комплексные обеды. И тут является его владелица собственной персоной и начинает убирать со столиков. И все крутится вокруг меня, причем так стучит тарелками, что я волей-неволей поднимаю на нее глаза. Тут она и говорит: «Простите, вы не доктор Вульф из Вадстены?» Пришлось сознаться... Тут она скорчила сочувственную физиономию: «Понимаете ли, я хотела только сказать, что мы собрались было взять вашу сестру сюда в ресторан судомойкой, вроде как помочь хотели, но ничего не вышло...»
Маргарета сморщила нос:
— А ты что?
— А что мне оставалось? Спросить, почему именно ничего не вышло? Не устраивала ли она стриптиз для посетителей? Или принимала клиентов у себя в моечной и занималась там непотребством? Или впрыскивала в картошку амфетамин? Нет уж, спасибо! Я просто встала из-за стола и сказала все как есть. Что никаких сестер у меня нет!
Это пощечина. Но Кристина будто и не замечает, как щеки Маргареты загорелись и пошли красными пятнами. И преспокойно поднимает свой бокал:
— Ну, за тебя — добро пожаловать!
Но Маргаретина рука неподвижно лежит на столе — свой бокал она поднимать не станет.
— Извини, — говорит Маргарета и сама удивляется своему спокойному голосу. — Я что-то растерялась, когда ты разливала вино. Я же за рулем — ночью я еду в Стокгольм...
И мысленно добавляет: а сюда больше никогда не вернусь. Никогда, никогда, никогда! Можешь не сомневаться, мещанка ты несчастная!
Кристина недоуменно опускает бокал.
— Но зачем тебе ехать ночью. В такую погоду... Да и машины у тебя нет.
Маргарета мельком взглядывает в кухонное окно. Там метет вовсю, но до снежной бури пока что далеко.