Пожалуй, что их чувства травили воздух, которым я дышал, моё самочувствие портилось день ото дня, раздражительность росла как на дрожжах. Я проклинал судьбу и ненавидел наставников, направивших меня в эту, с позволения сказать, дыру. Даже, как мне тогда казалось, мой нерушимый добрый нрав дал трещину, отчего-то мне хотелось огрызаться пациентам, порою не здороваться с коллегами.
Всё изменилось, когда в эту, богом забытую, больницу приехала маленькая девочка Лиза, болевшая четвертой стадией рака. Всю жизнь она пробыла под капельницами под пристальным наблюдением сотни врачей. Но ни облучения, ни препараты так и не смогли её вылечить — день ото дня девочка угасала. Помню, собирая анамнез, я сказал матери Лизы:
— Навряд ли эта больница сможет дать вам должный уход…
Мария Фёдоровна, мать девочки, тут же поняла меня, словно зная, что я скажу:
— Видите ли, Алексей Михайлович, — она перешла на тихий шёпот, будто бы стыдилась ситуации, в которой волею судеб оказалась с дочкой, — у нас совсем не осталось денег на лечение, и никто больше не хочет пытаться лечить мою Лизочку…
Она недоговорила, я кивнул, даже толком не подняв головы, по голосу было слышно как ей тяжело говорить о своей бедности. В тот миг моё сердце дрогнуло, и потому, что сам был далеко не богат, и потому, что внезапно понял, что люди, живущие здесь и приходящие в эту разбитую больницу на отшибе мира, ни в чём невиновны. Вдруг я понял для себя, как был жесток с ними, когда огрызался, раздражался или проявлял равнодушие. Бывает, судьба вонзает нож в самое сердце, оставляя душу блуждать во тьме, и, чёрт подери, в ту секунду, глядя на бледность Лизы и её потухший взгляд, мне больше всего на свете захотелось стать для неё лучиком света. “Как бы не было тяжело мне, всегда найдётся человек, которому будет в разы тяжелее”, — пронеслось тогда у меня в голове.
Анализы девочки были удручающе плохи, по самым оптимистичным прогнозам ей оставалось всего каких-то месяца три-четыре. Она уже, борясь с исполинской слабостью, едва-едва ходила. Единственное, что у Лизы было не отнять — это стойкость духа, даже осознавая приближавшуюся кончину, в общении с другими она старалась как можно ярче светится. Детское, незапятнанное предательствами и жестокостью жизни, восприятие вкупе с наивностью делало её самым смелым мечтателем. Мне оставалось только удивляться, как далеко и на какие малые и великие свершения стремится душа Лизы.
— А вам когда-нибудь доводилось летать на самолёте? — спросила она как-то меня, сжимая научно-популярную брошюру о строении авиации.
— Да, например, сюда я приехал как раз на одном таком, — тыкнул пальцем я в один гражданский лайнер, в общем-то отдалённо напоминающий тот кукурузник, на котором меня в действительности сюда переправили.
— И как? Какого это? Страшно? — завалила Лиза меня вопросами, её глаза на секунду так и вспыхнули.
— Ничуть, самолёты будут даже безопасней поездов и машин.
— А они высоко поднимаются? — задумалась вдруг больная, быстро перелистывая брошюру в поисках интересующей её информации.
— Выше облаков.
Она на миг остановилась, посмотрев мне в глаза:
— Значит, самолёты летают среди звёзд?
— Нет-нет, — улыбнулся я, — среди звёзд летают космические ракеты. Они взмывают вверх, оставляя землю, и, разрезая облака и атмосферу, устремляются к далёким планетам и звёздам.
— Круто, — вымолвила на одном дыхании девочка, увлечённо слушая моё описание полёта космического шаттла, — это, наверное, невероятное чувство находится в сиянии тысяч звёзд, открывать что-то новое и неизвестное, летать к новым и новым планетам и звёздам в окружении верных друзей… а вы… были в космосе?
Я удивился этому вопросу, мне казалось, что она и сама знает на него ответ:
— Нет, в космос открыта дорога лишь космонавтам, куда уж обычному врачу до дел занебесных.
— И что же, неужели вы никогда-никогда не мечтали путешествовать среди звёзд? — не унималась Лиза.
Я призадумался, не зная, что на это ответить.
— А вот я мечтаю! — ударила легонько кулачком девочка, задрав носик, — путешествие среди звёзд — моя самая заветная мечта! Всем мечтам мечта! — она даже немного раскраснелась от этого, ответить я не успел, в эту же секунду зазвенел телефон — вызов по работе. Выходя, я извинился за свой преждевременный уход перед пациенткой, смотрящей на меня с выражением лица, исполненного гордостью; глаза же её вместе с тем отражали неподъёмную грусть, Лиза прекрасно понимала, что эта мечта навсегда останется недостижимой.