Минут пятнадцать проследовав по дороге, наш фигурант завернул на север, скользнув в проулок. Сразу за дворами многоэтажек начинались кварталы частного сектора. «Родимые пятна старого общества». Так называемая Гнилая балка. Царство заборов, халуп и индивидуальных бараков. Маленькие, покосившиеся домишки, бесконечные заборы, прямоугольники приусадебных участков, крохотные огородики феодального поселка. Размеренный, почти деревенский уклад жизни. Места, куда никогда не ступала нога интеллигентного человека. Здесь уличного освещения совсем не было. Как и нормального асфальта. Грязь, рытвины, колдобины…
Кое-где высыпанная на дорогу обширными пятнами и хрустевшая под колесами велосипеда «жужелка», так здесь называли печную золу, абсолютно не помогала в эпической борьбе с вселенской грязью. Улицы здесь были непроезжими большую часть года.
Зато собачки, верные друзья человека, встречали каждого прохожего яростным лаем. Сейчас, ночной порой, псы буквально рвали свои цепи, захлебывались до рвоты, грозя переполошить весь муравейник. Оно, конечно, хорошо, когда собака — друг. Но вот когда друг — собака, тогда не очень…
К счастью, через два квартала велосипедист достиг своей цели. Ей являлась мрачное и заброшенное подворье. Калитка была не заперта на внутренний засов и парень смело проследовал во двор. Тихий тут райончик, прежнего владельца этого домовладения зарубили топором, — и никто ничего не услышал.
— Трезор! Свои! — повелительно сказал он, и клыкастый кудлатый пес, признав гостя, проследовал в свою будку, гремя здоровенной цепью.
Во дворе, тускло освященном лампочкой над дверью дома, находилась раскрашенная под медицинскую машину «буханка», довольно старая на вид. Удивительно но факт, что дизайном и цветами таких убогих «буханок» занимался целый «НИИ технической модернизации СССР».
Странный парень по-хозяйски прошел в дом, отворив незапертую дверь. Здесь его взору предстала картина Репина маслом, под названием «Отдых Мамая». Спертый воздух провонял ядовитым ядреным перегаром и какой-то кислятиной.
На столе виднелись жалкие живописные остатки ужина, перешедшего в бурное застолье. На промасленных пролетарских газетах виднелись тарелки с огрызками, остатками, пустые бутылки из под спиртного, какая-то шелуха, кости. В общем, не хлебом единым, а воблой и пивом. Один из присутствующих уже сидел, блаженно уткнувшись мордой в тарелку, явно пребывая в тяжелой форме алкогольной комы. Лица его в таком положении было не разглядеть. Подобный пейзаж словно бы вопил о гибели русской интеллигенции.
Второй из присутствующих производил впечатление неприятного человека. А скорее помеси обезьяны и первобытного питекантропа. Или же гоблина, огра и орка. Это был громадный лысый детина под два метра ростом, с тупым и зверским взглядом маленьких глазок из под покатого лба. Субъект самой свирепой наружности. Его вид до ужаса пугал людей, но его самого это нисколько не тревожило. Лысый череп данного товарища несколько компенсировали поросшие густым волосом могучие запястья, каждое было толщиной с бедро взрослого человека.
Такого типа ночью увидишь — гарантированно обосрешься. Такой вот «шантеклер». Главный санитар местной психушки Геннадий Коробов, или, как его называли, «Гена Крокодил», широко прославился тем, что избивал буйных психов на радость больничному начальству самыми разными способами — однажды он так хватанул одного старика кулаком по голове, что у того чуть было не лопнули глаза.
Такие события составляли часть местной культуры. Общее мнение горожан было «если не все там будем, то многим доведется», так что нравы были на сей счет весьма патриархальные. Многим аборигенам из-за алкоголизма грозила прямая дорога в дурку, так что всякие праздные разговоры об этом заведении проходили по разряду табу.
— Гена! Жеваный ты крот! Ты бы хоть проветрил здесь для порядка! А то аж глаза режет, — недовольно пробурчал над трагикомедией ситуации новый гость. — И вообще, деньги есть, не жмись, найми какую-нибудь бабу, чтобы тебе в твоей берлоге прибирались!
— Так я… — начал оправдываться грозный Крокодил перед юным гостем, вытянувшись как солдат.