Как-то весной 1986 года я спешила на встречу, которую мой муж, писатель Джеральд Познер, организовал в полинезийском ресторане «Trader Vic’s» в нью-йоркском отеле «Плаза». Встреча должна была помочь нам продвинуться в изучении жизни доктора Йозефа Менгеле, печально известного «Ангела смерти», под руководством которого в Освенциме – самом крупном нацистском лагере – проводились бесчеловечные медицинские эксперименты. То, что началось как иск Джеральда pro bono в пользу двух выживших подопытных Менгеле, обернулось биографией беглого нациста. Мы ездили в Германию и Южную Америку, распутывали историю в тайных архивах, проникали в круги неофашистов, которые помогали Менгеле оказываться на шаг впереди охотников за нацистами.
Встреча была ни с кем иным, как с Рольфом Менгеле, единственным ребенком того самого доктора. Мы с Джеральдом уселись в слабоосвещенном углу ресторана и принялись ждать 42-летнего Менгеле. Как английская еврейка, я знала, что, если бы мои бабушка с дедушкой не мигрировали из Польши в Великобританию в начале XX века, они, вероятнее всего, погибли бы в концлагерях. Может, они оказались бы в Освенциме, где Менгеле правил балом. Поэтому не удивительно, что наши исследования вокруг Менгеле казались мне каким-то сюрреализмом. Было и крайне неприятное, неоднозначное общение Джеральда в Буэнос-Айресе с Вильфредом фон Офеном, некогда главным помощником нацистского министра пропаганды Йозефа Геббельса, а после войны издателем откровенно антисемитского журнала в Аргентине. И коллекция нацистских «памятных подарков» одного из спонсоров Менгеле, организовавших для него парагвайское гражданство. Но все это казалось слишком далеким теперь, когда мне предстояла встреча с Рольфом Менгеле.
Мы с Джеральдом неоднократно это обсуждали. Ребенок не несет ответственности за грехи родителя. Я знала, что Рольф осуждал все, что его отец делал в Освенциме, и пытался загладить его вину: он позволил Джеральду использовать дневники и письма отца в будущей биографии. А целью этой нью-йоркской встречи было обсуждение с Рольфом возможности рассказать об отце на телевидении в прямом эфире (так и случилось, они с Джеральдом снялись тем летом в программе Фила Донахью). И хотя разумом я понимала, что мужчина, которого я сейчас увижу, не несет никакой ответственности за леденящие кровь преступления, совершенные в Освенциме человеком с той же фамилией, отцом, меня переполняли смешанные чувства. Джеральд уже общался в Германии с Рольфом несколько недель назад, у них сложились хорошие отношения. Я и сама в этом убедилась.
Мое напряжение улетучилось вскоре после прибытия Рольфа. Казалось, он нервничал не меньше моего, и это как-то помогло нам обоим справиться с волнением. На меня произвело впечатление его искреннее осуждение преступлений отца. И вскоре я поняла, что зверства Менгеле стали тяжким бременем для его сына и что он не понимает, не принимает это наследие и любой ценой хочет оградить от него своих детей.
В какой-то момент, обсуждая бегство его отца от правосудия, мы заговорили о месяцах хаоса после окончания войны в мае 1945 года. Менгеле еще был в Европе и скрывался от американской и британской армий. Оказалось, ему невероятно повезло. На меня произвело неизгладимое впечатление, что в сентябре 1945 года, через восемь месяцев после исчезновения из Освенцима, когда ему удалось буквально ускользнуть от наступавшей Советской Армии, Менгеле объявился в Мюнхене в доме некоего аптекаря. Они вместе служили на Русском фронте в 1942 году, прежде чем Менгеле перевели в Освенцим. Но, как сказал Рольф, мюнхенский аптекарь знал о преступлениях его отца, потому что у них был общий знакомый, работавший в том же лагере смерти: аптекарь Виктор Капезиус.
– Капезиус, – сказал Рольф, – это аптекарь Освенцима. Мой отец дружил с ним.
Помню этот момент, как если бы это было вчера. Я сразу подумала: «В Освенциме был свой аптекарь?».
Много лет, работая над собственными книгами и общими с Джеральдом, я надеялась, что когда-нибудь смогу написать и о Капезиусе. Это желание со временем только росло, и в какой-то момент я осознала, что судьба Капезиуса, его роль в Освенциме, как и крупнейших немецких фармацевтических компаний, остается нераскрытой, затерянной среди множества историй рядовых нацистов. Годами собирая материал, я обнаружила потрясающую картину извращенной медицины и жадности. Те несколько слов, брошенные 31 год назад Рольфом Менгеле, заронили зерно, которое наконец проросло. Перед вами странная, жуткая, а порой и граничащая с безумием история аптекаря Освенцима.
Глава 1. «Дядя-аптекарь»