Дитер вперил в меня скорбный взгляд.
«Сейчас оба начнут реветь», — подумала я.
— Нет, — сказала я, — я совсем не этого хочу, я хочу, чтобы вы оба подыскали себе новое пристанище. Не желаю больше жить с вами под одной крышей.
— Что мы тебе сделали? — плаксиво заныл Левин.
— Дитер меня чуть не убил, а ты с самого начала обманывал меня с Марго.
— Допустим, но теперь-то мы квиты.
Дитер, который теперь вообще почти все время молчал, на этот раз тоже решил высказаться.
— Если вы меня выкинете на улицу, я покончу с собой, — сказал он таким загробным голосом, что не поверить ему было нельзя.
— Что значит «вы», — взвился Левин, — меня она тоже хочет…
— Ладно, — сказала я, — не такая уж я бессердечная, чтобы сегодня же отправлять вас в ночлежку. Но отныне я буду жить на первом этаже одна, а вы можете располагаться на втором, пока не найдете себе что-нибудь подходящее.
Они оба не проронили ни слова.
Уже к следующему вечеру нижняя квартира была освобождена. Пока я была на работе, Левин перетащил наверх свои пожитки, чтобы разделить с Дитером скорбную юдоль отверженных.
Я предложила Павлу переехать ко мне, но он отказался.
— Не могу же я поселить детей рядом с этим сумасшедшим… — Тут он осекся, видимо вспомнив о своей жене. — Ну, я имею в виду — с этим дебоширом, — поправился он.
Мало-помалу дело шло к весне. В наших местах, в распадке между гор, ее приближение чувствуется раньше, чем в остальной округе. В марте дети устроили праздник солнцеворота и сожгли на рыночной площади огромного ватного снеговика. В начале апреля распустила бутоны моя магнолия, но ее красивые розоватые лепестки из-за частых дождей приобрели буроватый оттенок и уже вскоре легли на землю. Когда огромными бело-кипящими шарами зацвели вишни, мне показалось, что я почувствовала первые движения ребенка. Беременность моя протекала безукоризненно, врач был доволен.
Дитер, несмотря на благоприятные показания Левина, был приговорен к тюремному заключению, которое было отложено до его полного выздоровления. Изредка мы сталкивались в дверях. Ему было ужасно стыдно, и меня это даже слегка трогало. Иногда, сидя в саду, я чувствовала на себе его взгляд, устремленный на меня сверху. По-моему, он главным образом изучал мой живот, проверяя, насколько он еще успел округлиться.
Левин тоже меня избегал. Вначале я опасалась, что оба в мое отсутствие будут пользоваться зимним садом и хуже того — кухней. Но поскольку руки у обоих приделаны неплохо, они уже вскоре соорудили себе наверху нечто вроде кухонного уголка. Спали они в разных комнатах, образовав нечто вроде коммуны двух одиноких мужчин.
Левин хоть и осведомился пару раз о моем самочувствии, но не просил ни денег, ни каких-либо иных одолжений с моей стороны.
Не будь я твердо уверена, что в лице Павла у меня есть по меньшей мере надежный друг, я бы, наверно, чувствовала себя немного одинокой. С другой стороны, я постоянно уставала, рано ложилась спать и радовалась, что после работы и визита к Павлу мне больше ни о ком не надо заботиться.
Но в какой-то из дней я, видно, так истосковалась по крепкому мужскому плечу, что, придя к Павлу и обняв его, просто не захотела, не смогла выпустить.
— Что с тобой? — испугался он.
В этом мужчине мне нравилось почти все. (От привычки иногда надевать бриджи и ежедневно слушать «Прекрасную мельничиху» его, наверно, все-таки можно будет отучить.) Страстное желание спать с ним переполняло меня всю, я не знала, как избавиться от этого наваждения. Но он, казалось, совсем этого не замечает; придется мне отважиться на лобовую атаку.
Только я с сожалением выпустила Павла из своих объятий, ко мне с очень важным видом подошел Коля и сообщил:
— А в субботу мама приезжает.
Я понимала, что рано или поздно это должно будет случиться, но как-то незаметно вытеснила эту мысль из своего сознания.
— Ты рад? — спросила я малыша.
Он посмотрел на меня очень серьезно и ответил:
— Нет.
Тут вмешалась и Лена:
— Мама у нас больна.
Павел объяснил мне, что это часть программы экспериментальной терапии: его жена будет проводить выходные дни дома и постепенно привыкать к нормальной жизни.
— Дети расскажут ей обо мне, — сказала я, когда Леночка и Коля выбежали на улицу.
— Давно рассказали, — хмыкнул Павел.
Я ощутила укол совести. Эта женщина, наверно, меня ненавидит. Все-таки я отчасти занимаю в семье ее место.
— И как она к этому относится? — спросила я.