Знаете ли?..
Аптекарша не отвечала. Грудь ее сильно волновалась.
- Да, Шарлотта, воспоминания о прошлой жизни, воспоминание о вас - вот теперь мое лучшее сокровище.
Как часто, утомленный от бессмысленных мелочей кочеванья по гостиным, я переношусь в тот мирный уголок, где я жил с вами, жил подле вас, и снова я вижу ваше окошечко, вижу тень вашу за белой занавеской. Воображение заменяет действительность. Я счастлив своей мечтой, и сердце мое снова бьется от радости и от любви.
- Ах! - сказала аптекарша. - А мне каково? Мне здесь все дико и неприятно. Нет здесь моих подруг...
Отец мой умер... Я сама живу памятью, а в настоящем мне грустно и тяжело.
- Так, бедная Шарлотта, я в том был уверен. Вы тоже несчастливы. Вас здесь никто не оценить, ни понять не может. А я знаю, ваша душа создана для чувства, для сочувствия, для всех радостей и мучений сердца.
- Не говорите мне этого...
- Но это правда.
- Да, печальная правда. Я долго ждала счастия...
Я видела его даже издали, но оно промелькнуло только для меня и бросило мне лишь сожаление, одиночество.
- Нет, - прервал барон, - судьба бессильна против любви. Мы были бы счастливы вместе... Ваши глаза мне это говорят. Кто же мешает нам быть счастливыми?
- А как?..
- А разве нельзя возвыситься над жалкими условиями жизни? Разве мы не можем любить друг друга и в высоком упоении найти возмездие за все свои страдания?..
- А люди?
- Люди! Что в них? Любовь не целая ли вселенная? Как ничтожно перед ней все земное, и как возвышается, как освящается душа, исполненная любовью!
Барон схватил руку аптекарши; рука ее дрожала.
- А долг? - сказала она задыхающимся голосом.
- Долг выдуман человеческими расчетами. Долг - условие земли, а для нас отверзто небо. Вы видите, не пустой же случай свел нас снова вместе; мы рождены друг для друга. Неужели вы этого не понимаете? А я уже по силе любви своей отгадываю, что и вы должны меня любить...
- И не ошибаетесь, - сказала аптекарша, закрыв лицо руками.
Ощущение неописанного блаженства освежило душу барона. В комнате было совершенно темно.
- О! Теперь, - сказал он, - я готов умереть для вас; теперь счастие для нас возможно. Но повторите ваши слова, скажите мне: давно ли и как вы меня любите?..
- Да... я все скажу... я не в силах более молчать, - сказала трепетно аптекарша, - да, я всегда думала о вас... да, я не переставала вас...
В эту минуту дверь настежь отворилась, и толстая служанка, босиком, в затрапезном платье, вошла в комнату, держа в руках два медных шандала с сальными свечами. Рука аптекарши выпала из руки барона. На молодого человека неприятно подействовали сальные свечи и нищенский наряд служанки; но для увлеченной женщины блеск внесенного огня был благодетельным светильником и озарил ей мрачную пучину, в которую ввергала ее безумная страсть.
- Нет... нет, жена, - сказала она дрожащим голосом, - должна быть чиста и непорочна. Обольщение чувств обманчиво, а раскаяние неумолимо... Заклинаю вас всем, что вы любите, не возобновлять нынешнего разговора.
В дверях показался Франц Иванович.
- Теперь я свободен, - сказал он, потряхивая головкой. - Я боюсь, что вам было скучно. Не хотите ли пуншику или бостончик составить?
Но расстроенный барон не хотел слушать никаких предложений. Обманутый в ожидании, забыв свои планы, он побежал домой и всю ночь проворочался на кровати. К утру он, коварный светский щеголь, был влюблен в уездную аптекаршу, но влюблен по уши, и без ума и без надежды.
V
А между тем городские обыватели начали толковать да перетолковывать.
- Знаете что, - говорил франт в венгерке на ухо купцу Ворышеву, посещая его в лавке, - Шарлотта-то Карловна наша... гм...
- Быть не может!
- Да и мне кажется странно. Так скажите, пожалуйста, с какой стати барону сиднем сидеть в аптеке?
Ведь он надворный советник, к тому же человек с капиталом, даже богатый. А вещи какие у него - просто загляденье! Намедни я еще видел одно изумрудное кольцо, кольцо-то, знаете, маленькое, а изумруд большой славная штукаГ Сот пять стоит. Да и в столице, я спрашивал, знаком ли он с министрами, так говорит, что не со всеми, а знаком... Ведь в аптеку хорошо ходить нашему брату время убить, а этакому человеку, кажется, вовсе не черед. Странное дело!
- Совершенная правда-с, - сказал Ворышев и погладил бороду.
- Слышали, - говорил с лукавой улыбкой судья городничему, - слышали, какую наш Франц Иваныч получил обнову?
- Да-с, слышал стороной.
- Какая тут сторона, дело явное. Они открыто живут вместе. Неприлично, совершенно неприлично... Я бы на вашем месте в это дело вмешался. Начальство обязано, как попечительная матерь, вникать в нравственные отношения жителей и указывать на то, чего они должны остерегаться. Ваша обязанность...
- Гм, вы думаете?
- Без сомнения. Вы хранитель городской нравственности.
- Право?
- К тому же наш барон-то, кажется, просто вольнодумец... Он был у вас с визитом?
- Нет.
- Будто?
- Право.
- И у меня не был... Ну, пожалуй, у меня еще ничего, а вы начальник города... А вы к нему ездили?..
- Ездил... почел долгом.
- В мундире?
- Да.
- И он не отплатил за визит?
- Как не отплатил?..
- Ну, то есть сам не явился к вам?
- Нет.
- Да что ж он, в самом деле, о себе думает?.. Право, не худо его проучить.
- А впрочем, - заметил городничий, - я, право, не понимаю, что он нашел в аптекарше? Немочка - и все тут. Вот то ли дело польки! Как мы в Белоруссии стояли, так я на них нагляделся: нечего сказать - женщины! Как воспитаны, как танцуют мазурку... Такие все амручики, что просто из рук вон! Что ж, вы полагаете, мне надо поговорить с Францем Иванычем?
- А уж это ваше дело. Поступайте как знаете.
- Вот штука, - шепнул исправник заседателю во время присутствия, пока старый секретарь непонятливо гнусил бесконечный и бестолковый доклад, штука так штука. Просвещение и до нас добирается. Аптекарь продал свою жену за пять тысяч рублей.
- Поторопился, - сказал, подумав, заседатель. - Мог бы получить больше; ну, и то куш порядочный. Есть же людям счастье!..
- Какая резолюция? - спросил секретарь.
- А как ты думаешь?
- Да, предать суду и воле божией.
- Я согласен.
- И я тоже.
Исправник и заседатель подписали резолюцию и отправились по домам.
- Ну, матушка, - говорила статская советница КриБогорская бедной дворянке, стоявшей перед ней в голодном почтении, - ну, матушка, слышала?.. Мерзость какая! Пфу!