Выбрать главу

Я не большая любительница подобных откровенностей, особенно между женщинами; своей подруге Дорит, например, я только тихо завидую, а она, похоже, не без удовольствия поощряет во мне это чувство. Но тут, к этой незнакомой, в сущности, совершенно чужой мне женщине я впервые в жизни испытала сострадание — чувство, которое прежде во мне пробуждали исключительно мужчины.

Однажды в неурочный час Левин заглянул ко мне в аптеку, хотя прекрасно знает, что я не люблю на глазах у шефини уходить из-за прилавка в задние комнаты.

— Ну, в чем дело? — нетерпеливо спросила я, строго глядя в его сияющие глаза.

— Как насчет того, чтобы поменять собственную квартиру на общую? — поинтересовался он.

Все что угодно, только не это, пронеслось у меня в голове. Только-только я обжилась в своей маленькой уютной квартирке, очистила ее от всех дармоедов и захребетников, и теперь отказаться от всех этих завоеваний? Если я и соглашусь на такое, то только ради создания своей собственной семьи. Я энергично помотала головой.

— Да ты послушай сперва, — уламывал меня Левин, — у меня в руках, можно сказать, королевские апартаменты для нас двоих, это сказка, а не квартира!

Уверенными, точными движениями своих красивых рук Левин, будто заправский архитектор, принялся набрасывать план.

— Без балкона? — разочарованно протянула я.

— Не совсем, — возразил Левин. — Видишь ли, дом-то в Шветцингене,[5] в трех минутах ходьбы от замкового парка. Ты будешь, как княгиня, прохлаждаться в парке на белых скамейках, любоваться фонтанами, кормить уток, да еще и в барочный театр на все премьеры ходить!

В конце концов мы сняли эту большую квартиру в старом доме. Сквозь высокие решетчатые окна свет падал на деревянные полы. По сплетениям дикого винограда Тамерлан мог из окна спускаться прямо в сад и вкушать там все радости привольного кошачьего житья. Однако вскоре помимо балкона мне стало недоставать и еще кое-чего более существенного: покоя. Прежде Левин приходил ко мне всего на несколько часов и на ночь обычно не оставался. Теперь же, возвращаясь с работы, я неизменно заставала его дома, из чего, однако, вовсе не вытекало, что в ожидании меня уже зазывно посвистывает чайник. Зато радио орало вовсю, его пытался перекричать телевизор, а сам Левин в это время громко разговаривал с кем-то по телефону.

— Что сегодня на ужин? — деловито вопрошал он вместо приветствия.

Что ж, я получила, что хотела. Разумеется, я его обстирывала, я готовила, я ходила по магазинам, и за квартиру платила тоже я. Само собой, машину мою он брал когда вздумается.

Однажды после особенно тяжелого дня я, словно мать нерадивого сына, отругала его за беспорядок в квартире. При этом Левин даже не был неряхой, просто он ухитрялся занимать собой все пространство в квартире. Обе мои комнаты теперь неизменно были завалены вещами, не имеющими ко мне ровно никакого отношения, тогда как его комната выглядела почти необитаемой.

— Ты иногда у меня прямо как ребенок, — сказала я и поцеловала его.

— Разве ты не хочешь детей? — спросил он.

Я чуть не поперхнулась.

— Конечно, хочу, всякая нормальная женщина хочет иметь детей.

Казалось, Левин о чем-то раздумывает.

— Хочешь, заведем? — спросил он. Прозвучало это так, будто в дополнение к кошечке он не прочь завести и собачку.

— Потом, — сказала я. Мне хотелось иметь не внебрачного ребенка, а полноценную семью.

Не реже раза в неделю мы ездили к деду Левина в Фирнхайм.[6] Я ожидала увидеть нечто вроде богадельни и была немало изумлена при виде дома, скорее заслуживающего называться виллой. Старик жил здесь один, под присмотром экономок, которые, правда, то и дело менялись. Последнее обстоятельство Левин объяснял допотопными представлениями старика об их жалованье.

Видимо, дед и вправду несколько оторвался от жизни и реальных цен на рынке труда, пребывая в безумном убеждении, что весь белый свет только и норовит его облапошить. Левин отзывался о старике без особого почтения, но долг свой исполнял честно: следил за домом и садом, возил деда по врачам и в банк, даже ногти ему на ногах стриг. Со временем и я стала выполнять работу, на которую не были способны экономки: печатала письма, заполняла бланки счетов, сортировала белье, пополняла продуктами морозилку. Думаю, кто другой на его месте отблагодарил бы меня не только скупым словом, но и каким-нибудь маленьким презентом. Тем больше я ставила Левину в заслугу, что он — пусть не без ворчания — все равно продолжает бескорыстно заботиться о деде.

Однажды, когда я оказалась со стариком наедине — Левин повез отдавать в ремонт газонокосилку, — я попыталась обрисовать ему плачевное материальное положение его внука.

Герман Грабер, так его звали, посмотрел на меня раздосадованно.

— Значит, и вы тоже считаете меня старым скрягой, — проговорил он и, как ему казалось, незаметно прополоскал свои «третьи» зубы глотком кофе. — Допустим, вы знаете, что я богат. Чего вы, полагаю, не знаете, так это того, что мой бедный обездоленный внук превратил в груду металлолома мой новенький «мерседес». За что ему и приходится безвозмездно делать для меня кое-какую мелкую работу, но если он при этом еще и жалуется, то лучше уж мне сразу завещать все свои деньги первому попавшемуся сироте.

«Да это же шантаж!» — подумала я с возмущением, подкладывая кусок яблочного пирога на его тарелку, украшенную альпийским пейзажем.

— К тому же еще большой вопрос, — продолжал он, — действительно ли одна из двух последних экономок увела у меня фамильное золото и серебро или это внук постарался.

Я покраснела и промолчала.

Но Герман Грабер, похоже, моего смущения не заметил, поскольку как раз в этот момент углядел в саду на бельевой веревке чей-то черный бюстгальтер.

На обратном пути я принялась расспрашивать Левина об аварии. Он отвечал неохотно, почти сквозь зубы.

— Устал, наверно. Ну и провалился на секунду. Из Испании возвращался, всю ночь гнал.

Я сочла, что это ужасная безответственность.

— Кто-нибудь пострадал?

— Не совсем… На меня по встречной вылетел грузовик, начал резко выворачивать, и у него прицеп опрокинулся. Угадай, чем он был нагружен? Конфитюром в стеклянных банках. Представляешь, как шоссе выглядело?

— Я спросила, пострадал ли кто-нибудь?

— Вернее, это был даже не конфитюр, а сливовый мусс.

Несколько минут мы молчали.

На новом «мерседесе» Левину разрешалось лишь время от времени вывозить старика, да и то на черепашьей скорости, брать же машину для своих нужд ему было категорически запрещено.

— И на чем же твой дед такое состояние сколотил?

— Он был электриком на маленькой фабрике и изобрел там какой-то невероятно выгодный промежуточный продукт, который взялся производить уже на своей собственной фабрике. Разбогател он еще в молодости, потом предприятие стало хиреть. Когда умер мой отец, дед вообще фабрику продал.

Я уже знала, что отец Левина был органистом и к профессии фабриканта, очевидно, серьезного интереса не проявлял.

— Похоже, твой дед решил тебя повоспитывать, — заметила я не без злорадства.

Но Левин так не считал.

— Да он просто садюга, вот и гоняет меня на велосипеде! Другой бы на его месте давно подкинул внуку тысчонку-другую.

Мы ехали по автостраде, хотя я лично предпочла бы красивую горную дорогу через Вайнхайм. Мне и прежде приходилось замечать, что Левин лихач, но сейчас я просто запаниковала.

— Нельзя ли чуть помедленнее, — попросила я. — Куда нам торопиться? Кстати, я нахожу очень благородным с твоей стороны, что ты навещаешь деда бескорыстно, а не из-за какой-то там тысячи.

Левин и не подумал сбросить скорость.

— Конечно, я его навещаю, но уж никак не из благородных побуждений, — сказал он. — По мне, пусть хоть завтра коньки отбросит, но он же, чуть что, завещание грозится изменить.

вернуться

5

Городок в 10 км от Хайдельберга

вернуться

6

Городок в 20 км от Хайдельберга