Маленькая тяжёлая дверь открылась и пропустила нас во внутрь хранилища, одновременно исполняющего роль апартаментов магистра и зала для совещания генералов ордена.
Дверь в сокровищницу была опечатана семью печатями. Я осмотрел их. На одной я увидел герб Тристана: рыба и кормящий её голубь.
— Их разочарование будет безграничным, — прошептал я.
— Я принесу вам, монсеньор, полотенца. И пройдите пока в мою келью, — он показал на дверь, соседствующую с дверью хранилища.
В келье Мартинеса горел масляный светильник и кроме кровати, стола и табурета, имелось только маленькое окошко, сквозь которое, при открывании двери, ворвался свежий морской ветер. Пламя лампы испуганно заметалось, как птица, но не погасло.
Я сбросил с себя мокрую одежду: лёгкую рубаху и штаны, и стал развязывать прорезиненный мешок. Вернулся Марти в двумя полотнищами, которыми я обтёр тело.
Переодевшись в сухое и натянув сапоги, я уселся на табурет.
— Чай есть?
— Вот я болван! — Стукнул себя по лбу Марти.
Он выбежал из кельи и через минуту вернулся с горячим чайником.
Мы ждали больше получаса, выпив по третьей чашке хорошо заваренного чая, когда в дверь хранилища постучали. Марти вышел и прикрыл дверь кельи.
Ещё через полчаса моё ожидание закончилось и зашёл Мартинес, позвавший меня за собой.
В зале за круглым столом сидели пятеро рыцарей с генеральскими звёздами, скрепляющими концы плащей на плечах. Все они пристально и с недоверием смотрели на меня.
Зал, окружённый многими лампами, был светел. Огонь в центре стола освещал лица всех за ним сидящих.
Мартинес сел сам и показал на кресло, стоящее рядом.
— Вот, Братья! Представляю вам сэра Питера Диаша, нашего собрата из ордена Храма. Мы провели его по тайному ходу. Он дал слово не воспользоваться им при нападении. Остальное он скажет сам.
Я молча смотрел в лица мужественных воинов. Мой велюровый камзол фиолетового цвета и белая рубаха с большим воротом, выложенным на груди и плечах, широкие в бёдрах и заправленные в сапоги штаны, произвели на генералов сильное впечатление.
— Вы словно только что из дворца, а не из подземного туннеля, — проговорил один из них.
Я промолчал и усевшись в кресло, придвинул его ближе. Потом я положил руки на круглый стол и снова обвёл всех сидящих взглядом.
— Вы, — начал я, — задаёте себе вопрос: «зачем он здесь?», но ответ будет простой. Я здесь для того, чтобы победить нашего общего врага.
Я помолчал.
— Двух наших общих врагов. И первый, — это недоверие. Недоверие, сложившееся между двумя братскими содружествами воинств Христа. Вы, наверное, знаете, что когда-то рыцари Ордена Храма были хранителями древних реликвий, найденных в свое время Еленой — матерью императора Рима Константина. На том месте, где она нашла крест Иисуса, она заложила храм. Там нашли его и наши братья. Как и многие иные священные реликвии господа нашего Иисуса Христа. Сто лет назад мы утратили их по велению Святого Престола, и они были переданы на хранение вам, достойные рыцари Хосписа.
Я перевёл дыхание, немного помолчав.
— Я пришёл не за ними. Вы видели, что все печати на двери хранилища на месте. Я пришёл, чтобы предложить вам хитростью заманить сюда османов. Султана и его высших сановников. Если вам это интересно, спрашивайте, если нет, то я ухожу, как и пришёл. Прямо из-за этого стола.
В зале стояла тишина, разрываемая потрескиванием фитилей. Генералы переглядывались молча. Мартинес молча смотрел на сомкнутые в пальцах руки.
— Что скажешь, великий магистр? — Спросил один из генералов. — Ты его привёл, тебе и первому слово держать.
— Я не знаю, что говорить. По мне, так пусть он говорит. Я его знал, как хорошего воина и честного командира, готового свою жизнь положить на весы общей победы. Думаю, не будет худа, если мы его послушаем. Никто не против?
Сидящие напротив дружно покачали головами.
— Отлично, — сказал я. — Я предлагаю следующее…
Корабли султана входили в Большую бухту осторожно. Сначала сам адмирал Хызыр Хайреддин-паша пришвартовавшись обошёл все укрепления, осмотрел колодцы, заполненные трупами. Кровь, ещё не везде замытую, он едва ли не пробовал на язык.
Это был матёрый средиземноморский корсар, едва ли не съедавший поверженных им врагов. Слава о его жестокости по отношению к «неверным» переполняла ужасом сердца христианских воинов. За это европейцы и прозвали его — Барбаросса. Как и его прототипа — Фридриха, Хайреддина пашу количество жертв и пролитой крови по пути к цели не интересовали. Интересовал только результат.