Долго выслушивал ещё Иван Пантелеевич Ваську, пока тот чай прихлёбывал, насилу выпроводил. Но только со стола прибрал, как в дверь тихо постучали.
– Во, дают, – изумился председатель, но вслух крикнул: – Открыто, заходьте!
На этот раз в дверях застыл директор местного санатория «Стрелок» Калина́. Деревня скора на прозвища, вот Николая Петровича Калину́ с детства и перекрестили в Колю-Ока́лину, потому как о́кал он в своей речи к месту и ни к месту.
– О! Здоро́во, председатель! Извиняй, что на ночь глядя, разговор серьёзный есть, пустишь?
– Да, пустил уже, проходи в дом Николай Петрович.
Калина достал из-за пазухи поллитровку и, хитро улыбаясь, протянул её хозяину:
– О! Держи… Со своим добром я, Пантелеич, принимай.
– Ну, значит, и впрямь разговор серьёзный, раз с магазинной горилкой пожаловал. Садись-ка за стол, Николай Петрович, вече́рять будем.
Хоть и один жил дед Иван, а борщ наловчился такой знаменитый варить, что даже Лерка, внучка его, шеф-повар киевского ресторана «Будапешт», всегда тарелку за добавкой тянула. Лерка с детства дедову еду уважала, ещё когда пацанкой гарцевала тут с Мишкой по двору.
Минут через двадцать на столе дымились две огромные тарелки горячего борща, председатель дорезал ломтями колбасу, сало, хлеб, достал из банки соленья и выставил на стол огурцы, помидоры.
– Горчичку, вот, к са́лку бери, перчи́ну в борщ, если повострее уважаешь, – предлагал Иван Пантелеевич, разливая водку в гранёные стопки.– Ну, что ж, давай, Николай Петрович, выпьем за встречу. Хотя, мы вроде, как уже встречались по утру в правлении, – хитро подмигнул он Калине. Чокнулся с ним и выпил.
– О! Ну так ведь народу по утру вокруг много, не поговорить по душам, – так же хитро смотрел в ответ Коля-Окалина, хрустко загрызая стопарик солёным огурцом.
– Да, ты ешь, Николай Петрович, ешь, а то остывает, успеем ещё поговорить-то…
Директор санатория ел, да нахваливал. Председатель подливал водки и терпеливо поддакивал. Догадывался, с чем Калина пожаловал, удивляло, что разом ходоки потянулись. Неужто и впрямь время пришло…
Дорожка от крыльца до самой калитки вела сквозь виноградник. Как часто бывает на юге, дед Иван смастерил лёгкую арочную конструкцию вдоль дорожки, перетянул её проволокой, и засадил виноградом. Это сейчас, в марте, перевитый лозой проход продувается насквозь во все стороны, но уже к маю ярко-зелёный по весне виноградный лист укроет всякого, кто шагнёт от калитки во двор.
Мужики сидели на крыльце прямо на деревянных ступеньках, Коля-Окалина курил и сетовал, что не будет туриста на побережье в этом году, а значит подзатянет пояса Стрелковое от недобору. Председатель соглашался, что тут скажешь, турист – он главный кормилец на побережье.
– Так ведь, Иван Пантелеевич, я к тебе не жаловаться пришёл, – наконец подступился к делу Калина.
– Да, уж я догадался, Николай Петрович, – усмехнулся председатель.
– О! Тогда прямо буду говорить. Сам, поди, понимаешь, Иван Пантелеевич, настала пора действовать. Ты видишь, что в Крыму происходит? Отвалится он, трещина через Стрелковое пройдёт, а мы не готовы.
– К чему не готовы, Николай Петрович?
– О! Так всё тут прахом пойдёт, председатель, неужто не понимаешь? Через две недели референдум в Крыму, отвалится он от Украины, как пить дать, а граница-то через нас идёт. Через мой санаторий! И где ты видел, Пантелеич, чтобы на границу турист загорать ездил…
Граница Автономной республики Крым, действительно, шла через Стрелковое. Само село и вся северная оконечность Арабатской стрелки находились в Херсонской области, но уже километрах в пятнадцати южнее села начинался Крым. А санаторий «Стрелок» стоял всего в километре от административной границы с автономией. Хотя, Иван Пантелеевич помнил времена, когда и Стрелковое к Крыму относилось. Да, что тут помнить, паспорт любого старика в селе открой, чёрным по белому прописано место рождения – село Стрелковое Крымской АССР, ещё когда автономия в составе РСФСР числилась. Зато потом понеслись преобразования: от автономии к области, от России к Украине, вот где-то на том пути, на какой-то административной колдобине и отвалилось Стрелковое от Крыма, приписали его к Херсонщине. «Так, ведь, одна советская страна была, мудри, не хочу. Вот и намудрили мудрилы, теперь расхлёбывай», – в который уже раз подумалось Ивану Пантелеевичу.
– …В общем, накроется, Пантелеич, мой санаторий медным тазом, и всё тут накроется, помяни моё слово, – продолжал Калина.