- Мама, что с тобой?
- Мне, дочка, уже недолго осталось землю-то топтать.
- Не говори так, мама!
- Ты сама понимаешь, что это правда. Возраст у меня... Лучше скажи, Прасковья, что с тобой происходит?
- У меня все хорошо, - наигранно весело ответила Прасковья.
- Уж я-то вижу, как у тебя все хорошо. Мужа потеряла, детей почти потеряла, ресторан этот твой дурацкий, мужик непутевый...
- Мама! С мужиком я рассталась, ты же знаешь. Все наладится.
- Болит у меня сердце, дочка, ох как болит. Помнишь, как ты в первый раз в свои Эмираты уезжала? Я-то, дура, боялась до смерти... думала, хуже ничего быть не может. А вон как жизнь-то повернулась. Теперь я каждый день молю Бога, чтобы ты одумалась и вернулась к мужу, а он тебя принял. Губишь ты свою жизнь, Прасковья, своими руками губишь, а я все вижу, но ничего сделать не могу...
- Перестань, мама, - Прасковья чувствовала, как по ее лицу текут слезы. - Ну зачем ты так?
- А как иначе? Раньше ты спиртного даже не нюхала, а теперь не можешь ни дня прожить без коньяка. Думаешь, мать совсем слепая? Ох, дочка, и наломала же ты дров... Неужели сама не понимаешь? Разве от хорошей жизни женщина к бутылке потянется?
- Я запуталась, мама, - призналась Прасковья.
- Да уж вижу. Теперь еще кино какое-то придумала.
- Это не я придумала. Настя предложила.
- А ты сразу загорелась?
- Мама, сцена - это мое. Поэтому я и осталась петь в ресторане. Но большое кино - совсем другой уровень. Конечно, шансов мало, но вдруг...
Помнишь, как я в юности мечтала поехать в Москву и поступить во ВГИК или Щуку?
- Может, и зря мы с отцом тебя отговорили, - вздохнула мать.
- Знаешь, о чем я все время думаю? Если бы можно было вернуться на четверть века назад, я бы все сделала иначе.
- Всему свое время, дочка. Если ты не сделала чего-то вовремя - лучше не делать этого вовсе. А ты сейчас пытаешься запрыгнуть в поезд, который давно ушел.
- Но вдруг у меня получится? Вдруг это мой последний шанс?
- А то в Москве своих артисток мало, - скептически заметила мать.
- Немало, конечно. Но если это и впрямь моя судьба, то все сложится. Двадцать пять лет назад вы с отцом меня отговорили... не делай этого и сейчас. Я должна попробовать, иначе никогда себе не прощу.
- Тогда зачем спрашиваешь? Сама уж все решила. Я в твою жизнь больше лезть не стану. Об одном прошу, дочка: не пей больше. Не вгоняй себя в гроб, и меня заодно. Хочешь, на колени встану?
- Да что ты, мама! Хорошо, я клянусь тебе. Больше никакого коньяка. Только успокойся, пожалуйста.
Настал день отъезда. Прасковья пила кофе на автостанции, размышляя о том, что ждет их в Москве. Настя сидела рядом и щебетала с кем-то по телефону. Порывы ветра носили по асфальту молодую листву, смешивая ее с вокзальным мусором. На минуту Прасковья представила себя в роли осеннего листа - уже не молодого, но еще не совсем пожухлого, сорванного с дерева внезапным порывом ветра. - Жизнь гоняет меня по свету, как ветер гоняет эти листья. Даже не знаю, где окажусь завтра - в прекрасном неведомом далеко или же на ближайшей помойке, - Прасковья не заметила, как по ее лицу полились слезы. - Эй, подруга, - Настя посмотрела на нее с беспокойством. - Что с тобой? Отставить уныние! Мы с тобой едем покорять Москву, а она, как известно, слез не любит. Прасковья рассмеялась. - Что бы я делала без твоего оптимизма! Столица встретила их недружелюбно. Непривычная к московской суете Прасковья чувствовала себя не в своей тарелке. Зато Настя, казалось, попала в родную стихию. Она взяла подругу на буксир и быстро протащила ее сквозь плотную толпу бегущих куда-то людей. - Постой здесь. Я поймаю машину. Прасковья намертво вцепилась в чемоданы и испуганно огляделась. Создавалось впечатление, что все окружающие куда-то очень спешат. Несмотря на то, что Прасковья стояла у самой обочины, ее постоянно толкали - и, буркнув что-то себе под нос, бежали дальше. Несколько раз к ней подходили нищие. - Куда же подевалась Настя? - думала Прасковья, чувствуя, как внутри нарастает паника. Наконец та подъехала на разбитой "девятке". Шофер, не выпуская изо рта сигарету, помог им загрузить в багажник чемоданы, и машина медленно тронулась в путь. - Почему так долго? - Москвичи вконец оборзели - такую цену мне заломили, что я чуть в обморок не упала. Еле-еле с этим водилой сторговалась. - Просто безумие какое-то, - пожаловалась Прасковья. - Настоящий муравейник. Все куда-то бегут, лица серые, недовольные... - Голытьба, - отчеканила Настя. - Людей успешных на автостанции не увидишь. Не боись, прорвемся. - Наверное, я отвыкла от Москвы. - Как отвыкла, так и привыкнешь. Ты сюда приехала не затем, чтобы ездить на метро да считать копейки. Через час, миновав жуткие пробки, водитель подвез их к невзрачной пятиэтажке. Настя расплатилась, и они, пыхтя, потащили чемоданы по лестнице. - Чертовы хрущевки. Ну почему здесь лифта-то нет? - ворчала Настя. Прасковью больше волновало другое. - Ты уверена, что твоя подруга нас ждет? Напомни кстати, как ее зовут? - Стэлла. То есть по паспорту она Светка, но ты называй ее Стэллой, не то обидится. Ждет, конечно, куда ей деваться. Дверь в нужную квартиру распахнулась сразу. - Настюха! - закричала стоящая на пороге пергидрольная блондинка неопределенного возраста. - Наконец-то! Сколько лет, сколько зим! Они расцеловались. - Знакомься - это Прасковья. Прасковья - это Стэлла. - Очень приятно, - кивнула хозяйка. - Ну, проходите, располагайтесь. Не могу уделить вам много времени - пора бежать на работу. Вот ваша комната, - Стэлла распахнула дверь. - Ничего особенного, но на неделю-другую вам, думаю, подойдет. - Конечно, подойдет, - благодарно кивнула Прасковья. После двухчасовой поездки в неудобном автобусе она могла мечтать лишь о мягкой кровати. - Ну, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. На кухне берите что хотите, но имейте в виду, что продуктов там мало - я вечно на диете. Так сказать, веду неравный бой с лишним весом. - С продуктами мы сами разберемся. - О кей. Можете жить до конца месяца. Вот вам ключ, вот полотенца, постельное белье в шкафу. Чао!