Жарким июльским вечером Прасковья вела машину по одной из подмосковных трасс и бездумно смотрела на проплывающие за окном леса. За свою недавно начавшуюся актерскую карьеру ей удалось сыграть несколько ролей второго плана и приобрести первых поклонников; имя Прасковьи несколько раз упоминалось в прессе. Она сняла квартиру, купила в кредит машину и, пытаясь заполнить пробел в образовании, начала заниматься в мастерской у одного известного режиссера. Прасковья привыкла к вечной московской суете, но сейчас чувствовала, что нуждается в отпуске. Кроме того, у нее была серьезная причина торопиться домой. Весь этот год Прасковья провела в столице, лишь изредка разговаривая с матерью по телефону. Та частенько жаловалась на здоровье, но Прасковья пропускала эти жалобы мимо ушей, и, хотя их разделяло менее ста километров, она никак не могла выбрать время, чтобы навестить мать. - В таком возрасте у всех есть проблемы со здоровьем, и мама не исключение. Давление, суставы - обычные болячки пожилых людей, - так считала Прасковья, легкомысленно советуя матери побольше отдыхать и поменьше слушать докторов, которые, как известно, способны залечить даже совершенно здорового человека. Весь год она крутилась, как белка в колесе: пробы, съемки, интриги, обязательные тусовки, на которых надо присутствовать, если не хочешь выпасть из обоймы. Прасковья чувствовала, что рвется на части, и считала дни до отпуска, надеясь провести его детьми: сыновья наконец согласились прилететь в Россию. Но сегодня утром ее разбудил звонок из больницы, и Прасковье пришлось срочно менять планы. Мать попала в реанимацию, и вежливый врач настоятельно рекомендовал ей приехать как можно скорее. По возвращении из Эмиратов Прасковья забрала у матери кое-какие вещи, и с тех пор они больше не виделись. В глубине души Прасковья понимала, что настоящая причина крылась не только в ее чрезмерной занятости - их отношения испортились еще после развода с Адамом. Переехав в Москву, Прасковья стала избегать встреч с матерью, отделываясь редкими телефонными звонками. Теперь ей было стыдно. Она гнала машину по безлюдной трассе, изредка смахивая слезы с глаз, и старалась не думать о том, что увидит в больнице.
Прасковья долго бегала по коридорам госпиталя, пропахшим запахом хлорки и невкусной больничной еды, пока не нашла палату матери. Та неподвижно лежала у окна и выглядела так плохо, что у Прасковьи защемило сердце. Первым делом она добилась того, чтобы мать перевели в отдельную палату в платном корпусе. - Когда приедут мальчики? - тихо спросила Алевтина Семеновна. - Скоро, мама, скоро. Отдыхай, тебе вредно нервничать. - Приведи их ко мне. Я хочу попрощаться. - Не говори так, пожалуйста. Ты проживешь еще очень долго. - Я пожила достаточно. - Мать задумчиво смотрела куда-то вдаль. - Как твои дела, дочка? Ты счастлива? - Пожалуй, да. Я много работаю, но мне это нравится. До главных ролей еще не доросла, зато меня регулярно приглашают на съемки. - Хорошо, - мать надолго замолчала, по-прежнему глядя в окно. Ее лицо, изрезанное сетью морщин, казалось застывшим, будто маска. - Может, и хорошо, что ты приехала одна. Я хотела сказать тебе одну вещь. Это касается мальчиков. - Я слушаю, мама. - Никогда не забывай, что они твои дети. Неважно, на кого они похожи. Ты дала им жизнь, в вас течет одна кровь - и это единственное, что имеет значение. Когда ты доживешь до моих лет и будешь также лежать в кровати, зная, что жить тебе остались считанные дни, а может и часы, ты поймешь это. В такой момент ты не будешь жалеть о несыгранных ролях, но наверняка пожалеешь о том времени, которое не провела со своими детьми. - Я знаю, мама. Иногда мне кажется, что за последние два года я поняла больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. - Порой, чтобы оценить что-то - нужно сначала это потерять. Знаешь, а ведь ты тоже не слишком на меня похожа. Мать вдруг замолчала, а потом из ее глаз полились слезы. - Прости меня, дочка. - Ну что ты, мама! Это я должна просить прощения. - Нет, я... Мы ведь вроде и не ссорились, но за последний год толком даже не поговорили. И все из-за меня. Я так на тебя злилась... Никак не могла взять в толк, как это ты вздумала променять мужа и детей на какой-то ресторан. - Я знаю. Для тебя самым главным в жизни всегда была семья. - Да. Поэтому я не могла принять твой выбор. Мы слишком разные... Я хочу рассказать тебе одну вещь. - Я слушаю, мама. - Возможно, мне стоило сделать это еще давно, еще когда ты была маленькой. Но мы с отцом решили, что лучше сохранить это в секрете. Когда ты рассталась с Адамом, я много раз собиралась поговорить с тобой... но все время боялась, что будет только хуже. - О чем ты? Я не понимаю. - У нас с отцом не могло быть детей. Мы много лет пытались, но все безуспешно. - Но как же?... - Мы тебя удочерили. Прасковья чувствовала себя так, как будто ее ударила молния. - Что? - Я до сих пор не уверена, что мы поступили правильно, скрыв это от тебя. Мы оба хотели большую семью, долго пытались, лечились... все напрасно. Тогда мы взяли тебя. Было тяжело первые месяцы, но скоро я привыкла к мысли, что я и есть настоящая мать, и всю жизнь относилась к тебе, как к родной дочери. Да ты и была мне родной, хоть и не по крови. Прасковья молча отошла к окну. Смеркалось, и кроны деревьев отбрасывали на асфальт причудливые тени. Ей вдруг стало не по себе. - О твоих родителях мы ничего не знаем, - добавила Алевтина Семеновна, как будто подслушав мысли дочери. - Твоя мать написала отказ сразу после рождения. - Сразу после рождения, - эхом повторила Прасковья и прижалась лбом к холодному стеклу. Ей хотелось плакать - нет, хотелось рыдать, выть белугой, кататься по полу и биться головой о стены, но она изо всех сил старалась сдержаться. - Вот почему я не могла понять твой поступок... Ведь Бог дал тебе детей - родных детей, в которых текла твоя кровь. Он дал тебе то, чего лишил меня и еще многих женщин... а ты так легко отказалась от этого дара. - Значит, я поступила так же, как моя биологическая мать, - сказала Прасковья с горькой усмешкой. - Генетика - сильная вещь. - Ну что ты, дочка, - всплеснула руками Алевтина Семеновна. - Ты просто совершила ошибку... наломала дров - ну, с кем не бывает. Я ведь видела, как ты потом терзалась. Прости меня, дуру старую. - За что, мама? Ты воспитала чужого ребенка; дала мне больше, чем я того заслуживала. - Прасковья, перестань. Ты мне вовсе не чужая. Ты моя дочь... Единственная, которая у меня есть. Или ты больше не хочешь называть меня мамой? - Ну что ты, мама. Конечно, хочу. У меня ведь тоже нет и не будет другой матери. Так за что ты просила прощения? - За то, что всю жизнь пыталась сделать тебя похожей на себя. А ведь мы с тобой, как ни крути, совсем разные. Наверное, если бы ты выросла такой же, как я: тихой, семейной женщиной - это стало бы последним, главным подтверждением, что ты и есть моя дочь. Глупо, да? А тебя постоянно тянуло куда-то в сторону: то ты артисткой хочешь стать, то с парашютом прыгнуть. Только после твоего замужества с Адамом мне стало казаться, что мы хоть в чем-то похожи. А потом... потом ты сама знаешь. - Прости, мама. - Да нет же, это ты должна меня простить. Сейчас я понимаю, что была не вправе давить на тебя. Мать не может требовать, чтобы у детей был ее цвет глаз или форма носа, и не должна ожидать, что они выберут ее профессию или образ жизни. Это эгоизм. А настоящая материнская любовь в том и заключается, чтобы позволить детям быть самими собой и любить их, несмотря не на что. Прасковья разрыдалась. - Не плачь, дочка. Успокойся. Я рассказала тебе все это лишь затем, чтобы ты поняла: неважно, на кого похожи твои дети, в какой стране они живут и.... все остальное тоже совершенно неважно. Наверное, мне стоило сделать это раньше, но я все боялась чего-то... - Спасибо, мама. Спасибо тебе за все. - Иди домой, моя хорошая. Тебе надо отдохнуть, да и мне - тоже. Когда приедут мальчики? - Через три дня, - ответила Прасковья. - Ты ведь уже спрашивала. - Да... я, видимо, забыла. Поцелуй их за меня. - Ну что за глупости? Мы приедем сюда сразу после аэропорта, и ты сама их поцелуешь. - Ладно, - легко согласилась мать. - Я что-то устала. - Отдыхай, я уже ухожу. Увидимся завтра.