Высказывая затем общие положения о том, каким условиям должно отвечать всякое ботаническое описание, Кельрейтер говорит, что если работа над рукописями Крашенинникова вообще требовала большого напряжения, то как раз для доктора Гортнера после его знаменитых работ «Flora Gelro–Zutphanica» и «Elementa Botanices» этот труд был легче, чем для кого бы то ни было другого. Первым изменением, внесённым Гортнером в работу Крашенинникова, была перестановка порядка самого описания. Крашенинников со вполне основательным намерением расположил их по системе Рея. Гортнер же переделал его по линнеевской системе. «Это, — говорит Кельрейтер, — вроде моды на платья. Мне думается, что д-р Гортнер не может ставить себе эту работу в особую заслугу. Моё мнение, что если она этим изменением не была ухудшена, то и не получила никакого улучшения».
В дальнейшем Кельрейтер сравнивает представленную Гортнером работу с рукописью покойного Крашенинникова и находит, что сделанные первым добавления очень мало существенны. Он перечисляет их в специальном приложении к «Флоре Ингерии».
В заключение он предлагает отправить ещё раз какого-нибудь ботаника для исследования Ингерманландии и дополнения ботанических списков Крашенинникова. Однако, как уже указывалось выше, Канцелярия Академии дала распоряжение о скорейшем напечатании трудов Гортнера.
В предисловии Гортнер вынужден был дать высокую оценку работе Крашенинникова. Упоминая предшественников Крашенинникова по изучению петербургской флоры, он отметил сравнительную случайность их занятий ботаникой, подчеркивает, что Крашенинников специально и «более обстоятельно объездил Ингерию, встретившиеся ему растения усерднейше исследовал, расположил по методе Ройена, в которой Гмелином был воспитан, добавил многим местные названия; растения, не замеченные предшественниками или мало известные, прилежно описал и учёными наблюдениями украсил». Гортнер сумел сделать рукопись Крашенинникова читабельной и довёл её до европейского уровня.
С легкой руки Крашенинникова флора окрестностей Санкт–Петербурга стала критерием оценки готовности ботаников к их научным подвигам. Вслед за Крашенинниковым флору этих мест изучал Эрик Лаксман, а затем Н.С. Турчанинов. И эта ниточка вьётся и вьётся, касаясь судеб многих великолепных российских ботаников вплоть до настоящего времени. И как знать, не является ли продолжением этой работы недавно закончившееся издание «Флоры Северо–Запада европейской части России», выполненное одним из крупнейших ботаников прошлого и нынешнего столетия Н.Н. Цвелёвым.
Степан Крашенинников — второй после Ломоносова природный русский академик. Вне всякого сомнения, он был очень талантливым человеком, которому выпало работать в сложное время, когда в Академии царило засилье иностранцев. Не раз ему приходилось противостоять спаянной немецкой команде, защищая от посягательств свои труды. Но даже и в этих условиях он прославляет разум. В своем первом академическом докладе «О пользе наук и художеств» на Академическом собрании в 1750 году он говорит: «Блаженство и бедность рода человеческого единственно зависит от разности и просвещения разума. Сколько кто может постигать истину, столько приближается к сущему своему благополучию».
Личного благополучия С.П. Крашенинников так и не достиг и умер он, если не в нищете, то в крайней бедности. Горько читать монолог одной из пьес А.П. Сумарокова, в котором угадывается судьба семьи Крашенинникова: «А честного человека дети пришли милость просить, которых отец ездил до Китайчетова царства и был в Камчатском государстве, об этом государстве написал повесть; однако сказку его читают, а детки его ходят по миру. А у дочек-то его крашенинные бастроки, да и те в заплатах, — даром то, что отец их был в Камчатском государстве и того, что они в крашенинном толкаются платье, называют их крашенинкиными».