Но не оборвалась бесконечная нить арабесок. В далёкой Германии 13летний мальчик Пётр Симон Паллас поступил в Берлинскую медикохирургическую коллегию, чтобы через пятнадцать лет продолжить изучение растительных богатств Сибири.
Но это уже другая история.
Славное имя Степана Петровича Крашенинникова увековечено в названиях растений. Основатель Сибирской ботанической школы П.Н. Крылов описал род Krascheninnikowia в честь первого русского ботаника.
КРУГ ЧЕТВЁРТЫЙ. ЛИННЕЙ И ДЕМИДОВЫ
Тайна великого Линнея более 250 лет волнует умы учёных. А может, вовсе и не было никакой тайны – был просто гений. И мерить его мерками среднестатистического человека вряд ли уместно, даже спустя два с половиной столетия. Он появился в нужное время, в нужном месте и обладал всеми качествами, чтобы обеспечить развитие естественных наук для необозримого будущего.
Ботаника начала XVIII века зашла в тупик «усилиями» швейцарского биолога Иоганна Баугина. Он поставил своей целью описать все растения, известные человечеству в XVII веке, — и достиг этого, описав их около 6 тысяч. За редким исключением растения в его реестре не имели названий. Их заменяли описания, иногда точные, а иногда путанные. Опознать по ним растение было очень трудно, если не прилагался рисунок. Отсутствие единых названий частей растения — таких понятных для нас, как венчик, нектарник, пыльник, завязь — не позволяло качественно различать растения. В русском вертограде (травнике) это выглядело так: «Есть трава парамон, собою волосата, как чёрный волос, растёт возле болота кустиками, а наверху будто шапочки жёлтые...»
Попробуй угадай, о каком растении идет речь. Выход из тупика не находился, и наука пребывала в состоянии кризиса. Для естествоиспытателей того времени задача казалась неразрешимой. Вся ботаника зациклилась на запоминании растений, а между тем их становилось всё больше и больше. Лейденский ботаник Бургав объяснил ботаническую науку следующим образом: «Ботаника есть часть естествознания, посредством которой удачно и с наименьшим трудом удерживаются в памяти растения».
Карл Линней преобразовал всё естествознание. Совершенствовать ботанику он начал с терминологии. У него она стала точной, краткой и ясной. Сформулированные им понятия напоминают афоризмы. Вот некоторые примеры, взятые из «Философии ботаники», которую он написал в 1750 году: «ВСЁ, что встречается на земле, принадлежит элементам и натуралиям. НАТУРАЛИИ распределяются по трем царствам природы: камней, растений и животных. КАМНИ растут. РАСТЕНИЯ растут и живут. ЖИВОТНЫЕ растут, живут и чувствуют». Едва ли возможно лаконичней выразить сущность элементов природы!
Основной страстью Линнея было узнавание нового. Он собирал растения со всего света и с нетерпением ожидал новых поступлений. Тщательно выращивал растения из семян, присланных как знакомыми, так и незнакомыми корреспондентами. И, конечно же, несказанно его завораживала далёкая Сибирь с её огромными просторами. Он стремился получить все, что было собрано на её необозримой территории. Он великолепно был осведомлён о путешествии и Стеллера, и Крашенинникова и с огромным нетерпением ждал, когда от них поступят новые ботанические материалы.
С. Крашенинников в 1750 году предложил избрать Линнея академиком Петербурской Академии, но это предложение не было принято. Только четыре года спустя, уже по представлению академика Миллера, Линней был избран почётным членом Академии наук. В связи с его избранием Линней прислал в Академию сообщение о селитрянке — растении, которое им было описано, очевидно, с юга России (он живо интересовался всеми ботаническими новостями из России). Академик Миллер посылает ему «Флору Ингерии» Крашенинникова–Гортнера. Несколько раз Миллер по поручению Академии предлагал Линнею переехать в Санкт–Петербург, но тому уже было под шестьдесят, и он не соблазнился этими заманчивыми предложениями.