И чтоб при том в кармане непременно был орден Почетного легиона.
С ним Франция даже людоедов никому не выдает.
Мне никак не удалось сегодня сомкнуть глаз в постели. Мне и потом не удалось их сомкнуть, несмотря на то что я изо всех сил пытался это сделать, и я так и остался сидеть совершеннейшим сиднем с растаращенными глазами. А все почему? А потому что частным предпринимателям, открывающим свое дело в 2010 году и нанимающим для работы еще одного человека, удвоят единовременное пособие. В 2009 году оно составляло 58,8 тыс. рублей – есть от чего онеметь. Дали. В 2009-м. А в 2010 догонят и еще добавят!
Вот она – могутная Россия!
Непомерная аренда, инспекции, милиция, пожарники, местная администрация четверорукая с ее ненасытными ртами, налоги, бухгалтерия, пенсионный фонд и все прочие – все это будет потом, а сначала будут деньги.
А вот в Турции, к примеру, каждый предприниматель должен сдать ежегодно 5000 турецких тугриков налога. И на этом все – ни тебе инспекции, ни тебе милиции, но зато им денег не платят.
Пацаны рассуждают о том, как нам обустроить Россию. Уголовникам свойственна любовь к родимому Отчеству. Ранее все это отрицалось, конечно, но потом даже такой искусный логик, как я, сдался и признал свое полное поражение.
Трудимся в поте лица. Уже глаза заливает, не проморгаться, а все трудимся. В Грузии памятник взорвали на куски, так премьер наш сейчас же предложил восстановить его в Москве. Вот так. Живым, чтоб о них так печалились, следует только умереть.
Душа умирающего всегда дожидается попутного ветра, после чего она покидает этот мир без проклятий и богохульства.
Всюду открываются приемные президента России.
Вот так мы отвечаем на слухи об очередном приближении конца света.
Я на секунду только прервусь, чтоб подумать о матери. Не о той, конечно, матери, о которой все сейчас же подумали, читая эти строки, но о другой. У нас в Петербурге есть своя, отдельная мать. О ней и подумалось. Она заботится.
Тут недавно она выступала и сказала, что безработных у нас один процент.
Я сейчас не просто заплакал, я покрылся слезами весь – так меня проняло.
Так и хочется возвести в ее честь собор. И назвать его: Собор Питерской Нашей Матери.
Поездка в Самару называлась «зимний Грушинский». Я должен был прилететь в Самару, а потом мы должны были поехать в Похвистнево – небольшой городок в Самарской области. Встречи, разговоры, все такое. С Сережей Кур-Аджиевым и с Людой болтали. Люблю болтовню. Так, про все на свете. В Самаре сильный мороз – минус двадцать шесть. В Похвистнево – все тридцать шесть. У нас там выступление в Доме культуры. А разместят нас в бывшем пионерлагере.
Это тихий городок. И местный мэр тут ходит без охраны, и здоровается он со всеми встречными, и они ему кивают с улыбками. Мэр здесь свой. Он говорит, что заботится о своей малой родине. Есть у тебя родина, пусть даже малая, вот ты о ней и заботься, и тогда будешь ходить без охраны, и все встречные будут тебе улыбаться.
Мэр отремонтировал Дом культуры – очень хорошо он все сделал, уютно, теперь здесь театральная студия, театр, люди с цветами. Мороз, а они с цветами.
Саша Амелин, заслуженный артист, будет читать мои рассказы, девушка Ирина петь песни, а я буду отвечать на вопросы ну и просто так разговаривать.
Все читали и пели, а я болтал. Часа два. Всем понравилось, смеялись.
А потом мы уехали в пионерлагерь, где нас ждал ужин.
Это ужасно, когда надо столько есть. Обжорство – самый большой, как мне кажется, грех.
Но все говорили ни о чем, пели и опять – ни о чем. Амелин с Володей Колосовым пикировались, в промежутках обрушиваясь на Серегу Курт-Аджиева. Это такое возвращение в юность, в стройотряд. Саша Шулайкин притащил парное молоко.
Они все родом из студенческого стройотряда.
Студенчество не болезнь, не проходит.
В Похвистнево чистый воздух, мороз, мы замерзаем, все время что-то едим и песни поем.
Приехали какие-то охотники за кабаном и лосем. Убили и того и другого.
Расплодились кабаны, лоси, а волки заходят в деревни. Все расплодились, но я все равно не люблю охотников.
Мэр говорил, что ему не хватает денег на дорогу.
Были б у меня деньги, дал бы этому мэру, и он построил бы дорогу.
Хорошее тут место.
Я нисколько не противоречу нынешним. Я их люблю. Для меня они часть природы, а ее нельзя не любить, пусть даже она нища духом, не в себе или пьяна безбожно.
Удивительна слабость человека: стоит только какой-либо тезе подвернуться ему под руку, и он уже при всех своих стараниях все никак не может от нее отделаться.
Теперь у нас инновации – вот ведь какие дела, не поперхнуться бы, не изойти на икоту.
Это как «Сим-сим, открой дверь». М-да. Тут главное не перепутать, не сказать «ячмень».
Что и говорить, мы подвинтили каждый свой нерв, каждый мускул на своем лице до необходимой точки.
Я мог бы рассказать вам множество самых занимательных историй о том, как у нас в России все складывалось и откуда тут взялась власть.
Но не буду.
Очень хочется еще пожить.
Всякому известно: против ветра нельзя… плыть, скажем так для благозвучия, – такая вдруг тебя охватывает гадость, доложу я вам, такая гадость, такая…
А у нас теперь собирают собачье дерьмо – цивилизация, знаете ли, накатила.
Выяснение этого вопроса было весьма назидательно, по крайней мере для тех, кто здесь хоть в чем-нибудь смыслит. Президент созвал их и спросил: «Ну как там?»
Ему ответили: «Ничего. Вот только с кризисом… хи-хи… а так, в целом, очень даже. Модерации вот только…» «Чего?» – спросил президент. «Ну, эти, – ответили ему, – как их, модерации…»
А ведь все зависит от величины. Но если взять ее и тут же поделить пополам, то уже и не так страшно, я думаю. Легко ведь только одним имбецилам – они все время счастливы.
Остальные же к этому состоянию только стремятся.
Хочется остановиться и замереть, не выражая желания двигаться дальше, после чего возникает не более чем рефлекторное движение, выдох, случайно принявший форму трехбуквенного ругательства.
Кое-что все еще дымится, конечно же, в верхней части наших потрохов, но в остальном наблюдается постепенное восстановление наших связей с действительностью.
А я знаю, почему мне не нравится милиция, проверяющая документы у таджиков. Я же воспитан на фильмах о Великой Отечественной войне, а там что ни фильм, то проверка документов: «Ахтунг! Аусвайс!» – и фашистский патруль проверяет документы ночью – холодно, голодно, сожженные деревни, вагоны с колючей проволокой, Бабий Яр, Освенцим, «Люди мира, на минуту встаньте!», истерзанное население, жизнь – никогда не знаешь, что будет в следующую секунду, и я, глядя на экран, всегда дрожал так, будто это у меня проверяют документы, а потом мне в лицо бьет яркий свет фонаря – мое лицо проверяют.